Джеймс Хэрриот - О всех созданиях – больших и малых [litres]

– Бутерброд с ветчиной и чашку бульона, пожалуйста, – сказал я хрипло.

Блондинка бросила бульонный кубик в чашку и пустила в нее струю кипятка. Меня начинала угнетать тишина в зале и взгляды, устремленные на мои ноги. Скашивая глаза направо, я видел толстяка в кожаной куртке. Он задумчиво жевал, а потом сказал назидательно:

– Люди-то, они разные бывают, а, Эрнст?

– Верно, Кеннет, верно, – ответил его товарищ.

– Как по-твоему, Эрнст, нынешней весной у йоркширских джентльменов такая мода?

– Может, и такая, Кеннет. Может, и такая.

Позади раздались смешки, и мне стало ясно, что судьба свела меня с признанными местными остряками. Быстрее поесть и уйти! Дора толкнула через стойку толстый кусок ветчины между двумя ломтиками хлеба и сказала с одушевлением сомнамбулы:

– С вас шиллинг.

Я сунул руку за борт плаща, и мои пальцы наткнулись на фланель. О господи! Деньги остались в кармане брюк в Дарроуби. Обливаясь холодным потом, я принялся бесцельно шарить по карманам плаща. В ужасе поглядев на блондинку, я обнаружил, что она убирает бутерброд в ящик.

– Видите ли, я забыл деньги дома. Но я бывал тут. Вы ведь меня знаете?

Дора вяло мотнула головой.

– Ну да не важно, – беспомощно бормотал я. – Деньги я завезу, когда в следующий раз буду проезжать мимо.

Лицо Доры по-прежнему ничего не выражало, только одна бровь чуть дернулась вверх. Бутерброд остался нетронутым, а я думал только о том, как спастись, и обжег рот, торопясь поскорее выпить бульон.

Кеннет отодвинул тарелку и начал ковырять спичкой в зубах.

– Эрнст! – сказал он, словно делясь плодами долгих размышлений. – Я так думаю, что этот джентльмен любит чудачить.

– Чудачить? – Эрнст ухмыльнулся в кружку. – Мозги у него набекрень, вот что.

– Не скажи, Эрнст, не скажи! Как дело доходит до того, чтобы пожрать на дармовщинку, так они у него очень даже прямые.

– А ведь верно, Кеннет, верно.

– Еще бы не верно! Вон, попивает бесплатно бульончик, а погоди он по карманам шарить, так, гляди, и бутерброд умял бы. Если б Дора не держала ухо востро, прощай ветчинка.

– Правда, правда, – согласился Эрнст, по-видимому вполне удовлетворяясь ролью хора.

Кеннет бросил спичку, шумно всосал воздух между зубами и откинулся на спинку стула.

– Только мы еще об одном не подумали. Может, он беглый?

– Беглый каторжник, Кеннет?

– Вот-вот, Эрнст.

– Но у них же на штанах всегда стрелки.

– Оно, конечно, так. Только я слыхал, есть тюрьмы, где теперь перешли на полоски.

С меня было достаточно. Поперхнувшись на последних каплях бульона, я кинулся к двери. Меня озарили косые солнечные лучи, и я услышал последнее умозаключение Кеннета:

– Небось смылся с дорожных работ. Ты только погляди на его сапоги…

Я видел, что мистер Хэндшо не верит ни единому моему слову. Он поглядел на корову и упрямо сжал губы.

– Перелом таза? По-вашему, она больше не встанет? Да вы поглядите, как она жвачку жует! Я вам вот что скажу, молодой человек: мой папаша, не скончайся он, живо бы поставил ее на ноги.

Я был ветеринаром уже год и успел кое-чему научиться. В частности, тому, что фермеров – а особенно йоркширских – переубедить не просто. А ссылка на папашу? Мистеру Хэндшо давно перевалило за пятьдесят, и такая вера в познания и искусство покойного отца была даже трогательна. Но я предпочел бы иметь дело с менее почтительным сыном.

У меня с этой коровой и без того хватало хлопот. Ведь ничто так не выматывает ветеринара, как корова, которая не желает вставать. Люди, далекие от этих проблем, могут счесть странным, что, казалось бы, вылеченное животное не способно встать на ноги, но так бывает. И всякому понятно, что у молочной коровы, которая ведет лежачий образ жизни, нет никакого будущего.

Все началось с того, что Зигфрид отправил меня сюда лечить послеродовой парез, результат кальциевой недостаточности, которая возникает у высокоудойных коров сразу после отела и вызывает коллапс и все более глубокую кому. Корова мистера Хэндшо, когда я увидел ее впервые, неподвижно лежала на боку, и мне даже не сразу удалось установить, что она еще жива.

Но я с беспечной уверенностью достал бутылки с хлористым кальцием, ибо получил диплом именно тогда, когда ветеринарная наука нашла надежное оружие против этого рокового заболевания. Первой победой над ним была методика вдувания воздуха в вымя, и я все еще возил с собой специальный катетер (фермеры пользовались в таких случаях велосипедными насосами), но с появлением кальциевой терапии мы получили верную возможность пожинать дешевые лавры, одной инъекцией почти мгновенно возвращая к жизни животное, находившееся при последнем издыхании. Умения почти не требовалось, зато какой эффект!

К тому времени, когда я ввел две дозы – одну в вену, другую подкожно – и с помощью мистера Хэндшо перевернул корову на грудь, признаки стремительного улучшения были уже налицо: она оглядывалась по сторонам и встряхивала головой, словно удивляясь, что с ней такое произошло. Я не сомневался, что, будь у меня время, я вскоре увидел бы, как она встанет, но надо было ехать по другим вызовам.

– Если она к обеду не встанет, позвоните мне, – сказал я, но только для порядка, нисколько не сомневаясь, что в ближайшее время больше ее не увижу.

Когда мистер Хэндшо позвонил днем и сказал, что она все еще лежит, я испытал только легкую досаду. В некоторых случаях требовалась дополнительная доза, а дальше все налаживалось. Поэтому я поехал на ферму и сделал еще инъекцию.

Не встревожился я по-настоящему и на следующий день, хотя она продолжала лежать, а мистер Хэндшо, который, сунув руки в карманы и сутулясь, стоял над своей коровой, был глубоко расстроен тем, что мое лечение не дало результатов.

– Пора бы старухе и встать. Чего ей так валяться? Вы бы сделали что-нибудь. Я вот нынче утром влил ей в ухо бутылку холодной воды, но ее и это не подняло.

– Что вы сделали?

– Влил ей в ухо бутылку холодной воды. Папаша всегда их так поднимал, а уж он-то скотину понимал – дай бог всякому.

– Не сомневаюсь, – сказал я сухо. – Но думаю, еще одна инъекция поможет ей больше.

Фермер хмуро смотрел, как я загнал под кожу корове бутылку кальция. Эта процедура его уже не завораживала.

Убирая инструменты, я попытался поддержать в нем бодрость:

– Не принимайте близко к сердцу. Они часто лежат вот так день-другой. Утром она наверняка встретит вас уже на ногах.

Телефон зазвонил перед самым завтраком, и у меня защемило под ложечкой – голос мистера Хэндшо был исполнен уныния:

– Все лежит. Ест за двоих, а встать даже и не пробует. Как вы теперь за нее приметесь?

Вот именно – как, думал я по дороге. Корова пролежала уже двое суток, и мне это очень не нравилось.