Сергей Магомет - Пора услад

Впрочем, я удивительно скоро освоился и свыкся с нашей гонкой и со всем вниманием следил за методичными разъяснениями девушки, посвящавшей меня сразу во все сложные нюансы управления. А еще через некоторое время я уверенно заявил, что все понял и хочу попробовать сам. Я погрузил лицо в ее волосы.

— Давай, — сказала она. — У тебя прекрасно получится.

Мы остановились на пустынном шоссе и, обменявшись коротким, радостным поцелуем, поменялись местами. На этот раз я повременил минутку, чтобы лучше прочувствовать миг.

— Давай, — повторила она.

Я медленно отжал сцепление, меня легко повлекло вперед, и все мое тело мгновенно налилось безмерной силой — такой, какой я никогда еще не ощущал.

— Прекрасно, — услышал я ее одобрение.

Я миновал мост, тоннель, прошел по эстакаде. Возбуждаясь все больше, я уже чувствовал жар, который не могли остудить встречные потоки холодного воздуха. Я не только сам мог лететь вперед с любой желаемой скоростью, но мог нести ту, что сидела за мной. Я сворачивал туда, куда мне случайно взбредало в голову, и вглядывался вперед, отыскивая и выбирая очередное направление, где можно было еще разогнаться. Каждый новый, неизвестный отрезок пути наполнял мое сердце неистовым весельем. Но гонка шла по нарастающей.

— Так? — спросил я.

— Да! — крикнула она в ответ.

Скорость уже была головокружительной, но я чувствовал, что еще сдерживаю себя, не решаясь всецело подчиниться внутреннему порыву, словно что-то ограничивало меня.

Я затормозил у длинного ряда серебристых телефонных будок, чтобы позвонить своей единственной подруге, почти жене. Я вбежал в одну из будок, но в первые секунды даже не мог вспомнить номер, который знал наизусть много лет. Наконец я услышал ее голос.

— Ты с ума сошел, — встревожилась она. — Опомнись! Мы уедем, и все будет хорошо.

По ее словам, я мог бы в крайнем случае насладиться своей любовью к быстрой езде вместе с ней, где-нибудь в спокойном и счастливом тридесятом царстве, а не со случайной девчонкой на родной, раздольной стороне-сторонке.

— Мне хорошо, — сказал я.

— Но ты сам себя не понимаешь, — возразила она. — Это кончится быстрее, чем ты думаешь. И плохо кончится.

— Отнюдь, — заявил я.

— Катастрофа, — молвила она.

Я выскочил из телефонной будки, задыхаясь, словно вынырнул из теплой, душной волны. Мне было так жарко, что я стянул с себя свитер, а девушка на мотоцикле провела ладонью по моему плечу, и я увидел, как на нем отчетливо проступила татуировка в виде орла, разрывающего жалящую его змею, в обрамлении терний, на горе.

Мы заключили друг друга в быстрое, веселое объятие, и я снова сел за руль. Я чувствовал себя так уверенно, словно во мне ожили навыки, привычки, способности какого-то другого человека, для которого это было так же естественно, как дышать. Девушка же привычно и удобно устроилась за моей спиной.

Теперь я мог ничем не ограничивать себя. Мотоцикл ревел под нами, набирая скорость, словно в восторге от своих освобожденных возможностей. Я вывел мотоцикл на широкую ночную автостраду с флюоресцирующей дорожной разметкой и внезапно загорающимися и гаснущими в темноте знаками и буквами, как будто сплетенными из прозрачных, наполненных живой светящейся жидкостью сосудов. Редкий встречный автотранспорт проносился мимо сгустками энергии и слепящего света.

Почти перестав ощущать скорость, словно перейдя некий порог чувствительности, я стал бросать мотоцикл от одного края трассы до другого, по всем полосам, и как-то незаметно мы включились и увлеклись записной хулиганской игрой и жестоким лихачеством. Едва завидев фары встречного автомобиля, мы немедленно выходили прямо ему навстречу, врубая непрерывно свою пронзительнейшую сирену и наслаждаясь, потешаясь над ответными нервными взвизгами, переходящими в истерические завывания срывающих голос клаксонов, и выдерживали до тех пор, пока обезумевший от напряжения и ужаса встречный не сбрасывал скорость и не прижимался покорно к обочине, проклиная нас и наше безобразное молодчество.

Как бы выражая свое одобрение и нетерпение принять в сумасшедшей гонке какое-то свое участие, девушка еще крепче прижалась ко мне и совершенно по-свойски взялась за пряжку моего ремня, не уступая мне в настойчивости и непреклонности — и даже превосходя.

Принудив отпрянуть к обочине еще несколько робких легковушек, которые уже почти не были способны, как я ни старался, отвлечь внимание моей спутницы, я наконец заприметил впереди достойного соперника — целых три пары сверкающих полуметровых фар плюс угрожающе раскинутые габаритные огни: многотонный грузовик-рефрижератор как будто бы полз с горы, но на самом деле летел, несся, словно тупая лавина, равнодушная ко всему, что только может встретиться на пути.

Я управлял мотоциклом, но девушка управляла мной. Пространство судорожно сокращалось, словно выдавливаемое поршнем гигантского шприца — в никуда. Мы были уверены в победе. На рубеже последних ста метров девушка торжествующе привстала и заставила меня выжать предел скорости. Упершись каблуками в рычаги, я рванул руками руль и оторвал переднее колесо от асфальта, вздыбив мотоцикл почти вертикально. Я уже мог разглядеть в кабине грузовика, на лобовом стекле которого в невероятно нарастающем давлении конденсировалась влага, упрямое и хмурое лицо водилы-профессионала, заросшее черной трехдневной щетиной.

И даже прежде, чем я успел подумать, что никому из нас уже не удастся свернуть и столкновение неизбежно, я увидел, что колесо мотоцикла стало мягко и беззвучно погружаться в массивный бампер грузовика, словно во что-то совершенно бесплотное, наподобие призрака или миража. Через мгновение мы вместе с мотоциклом оказались в кабине грузовика, безболезненно проникая сквозь все преграды, не причиняя ничему и никому ни малейшего ущерба. Даже пепел сигареты, которую водитель держал на отлете между пальцами, не осыпался, а ароматный дымок продолжал виться тонкой струйкой, нимало не возмущенный. Затем мы прошли сквозь внутренности контейнеров, загруженных тоннами шоколада, сгущенки и арахиса, и выскочили с другой стороны абсолютно невредимыми.

Вместе с удивлением нахлынуло ощущение небывалой, радостной свободы. Взлетая по шоссе на гору, мы нагнали усталую танковую колонну, возвращавшуюся к месту постоянной дислокации, и я направил мотоцикл прямо сквозь баки с горючим и броню, нанизывая одну за другой лязгающие коробки на воображаемую нить, успевая всмотреться в скрючившихся в стальных норах людей в черных шлемах, с больными, воспаленными глазами, мучительно ворочающихся, чтобы хоть как-то размять затекшие в тесноте члены. В головном танке, в башне, спал один, с тупо мотающейся головой, не реагируя на сверлящие звуки рации, надрывающейся над ухом. Последняя грусть исчезла.