Тэффи Бродессер-Акнер - Флейшман в беде [litres]

Тоби припарковался на дорожке, дети выскочили и помчались в дом. Над машиной пролетела чайка. Тоби не был здесь с той самой ночи, когда Рэйчел согласилась на развод, в январе. Они приехали сюда на выходные, хотя был не сезон: они объезжали загородные лагеря для Ханны, которая думала на лето поехать в театральный дневной лагерь в Дикс-Хиллс; там как раз был день открытых дверей. А потом началась метель. В ту ночь Рэйчел и Тоби занимались сексом – очередная безрадостная механическая случка, характерная для их последнего года вместе. Прошел год с тех пор, как Тоби впервые попросил развода. Его просьба была продиктована не гневом, а раздражением, исходящим от дыры, которую человек просверливает в себе, когда долго сам себе врет. Но каждый раз, когда Тоби поднимал эту тему, ответом были только истерические угрозы. Рэйчел орала, что он больше никогда не увидит детей и останется без гроша, если только посмеет ее бросить.

– Но почему? – спрашивал он. – Не можешь же ты в такой ситуации быть счастливой.

Ответить ей было нечего. Она только продолжала грозить. Он испугался и отступил, еще сильнее опечалившись. Но почему-то, пока световой люк их спальни заносило снегом и наступала тишина, такая, какой в этих местах никогда не бывает летом, на Рэйчел снизошел некий покой. Они лежали в молчании, воздух был холодный, но от постели веяло жаром, и Рэйчел сказала в потолок:

– Я думаю, нам следует развестись.

И сердце Тоби наполнилось мучительной любовью к тому, что они вместе уничтожили, а у Рэйчел по лицу катились слезы, и он вытирал их пальцами.

– Всё будет хорошо, – сказал он.

Следующие за этим дни и недели были, пожалуй, самыми счастливыми в их браке. Они смеялись. Им было легко вместе. Они пересмотрели эпизод ситкома, над которым хохотали вдвоем много лет назад. Они вместе поднимали брови и картинно вздыхали, когда Ханна устраивала очередную истерику. Они снова встречались глазами, когда Солли целый день пытался научиться выговаривать слово «саркофаг», и изо всех сил старались не смеяться. Уже очень давно они не чувствовали себя такими близкими в сексе. В последние годы они бывали подлинно близки лишь в ненависти: это значит, что когда они ссорились, то били в самые больные места, изучив друг друга за много лет. Тоби наносил удар в недостаток материнской последовательности Рэйчел; она впивалась в его мужественность, как в сонную артерию. Но когда они не ссорились, близость развеивалась, как дым. Их разговоры были такими холодными и далекими, что если бы кто-нибудь подслушал их в ресторане или на вымученных, заранее запланированных вечерних свиданиях, то решил бы, что они знают друг друга не больше нескольких недель. Теперь они снова стали внимательны друг к другу. Рэйчел забирала в ресторане ужин по дороге домой, если знала, что опаздывает сменить бебиситтершу, хотя за ужины отвечал Тоби. А он бегал в ресторан на первый этаж их дома за китайской едой для Рэйчел, когда она упоминала, что уже много лет не ела хороших пельменей с курицей. Иногда они держались за руки, чего тоже не случалось много лет. Тоби понимал, что это совершенно контрпродуктивное занятие, ведущее исключительно к регрессу. Наступал период спокойствия, вместе со спокойствием приходило облегчение, а оно ощущалось в теле как прилив эндорфинов, и Тоби начинал беспокоиться, что ошибется и примет это за любовь. Он не понимал: если они могут быть счастливы друг с другом в последние дни своего брака, почему раньше не могли быть счастливы по-настоящему?

Они решили, что Тоби дождется окончания школьного года и тогда съедет с квартиры. С апреля он начал искать новое жилье и в конце концов нашел подходящее в пяти кварталах к югу, на углу Девяносто четвертой улицы и Лексингтон-авеню. Он заказал мебель по интернету. С каждым документом, который пришлось подписывать для съема квартиры, с каждым разом, когда он нажимал кнопку «Отправить заказ», ему казалось, что он проваливается в ужасную черную дыру. И каждое подтверждающее электронное письмо отыскивало его на дне этой дыры, паникующего и потерявшего уверенность в себе. Но однажды он заказал набор ярко-голубых эмалированных кастрюль на сайте Sur La Table, нажал на кнопку «Подтвердить заказ» и вдруг понял, что это не так уж страшно. А потом пришел подтверждающий е-мейл, и внезапно Тоби преисполнился энтузиазмом по поводу этих кастрюль. Рэйчел настояла на покупке кухонной утвари исключительно из нержавеющей стали – можно подумать, она хоть раз что-то готовила в доме. Она сказала, что ярко-голубые кастрюли, которые нравились Тоби, слишком яркие и из-за них кухня становится похожа на цирк. «Мы не гонимся за деревенским стилем, Тоби, – говорила она. – Мы стараемся следовать стилю середины века». Он помнит тот день, когда она пригласила декоратора («я вообще-то дизайнер интерьеров»), женщину с толстыми лодыжками, похожую на пингвина, по имени Люк, чтобы та посмотрела дизайн их городской квартиры и высказала свое мнение. Женщина Люк просмотрела вместе с Тоби и Рэйчел принесенные ею толстые папки и скоро определила: а) Тоби совершенно не интересуется дизайном интерьеров и не имеет права голоса, а в квартире присутствует только для того, чтобы дети не мешали, и б) после серии снабженных карточками вопросов, на которые надо было отвечать, выяснилось, что стиль, который нравится Рэйчел, называется стилем середины века. «Вы сервек!» – радостно закричала дизайнер. Рэйчел тоже захлопала в ладоши, выяснив про себя такую интересную вещь, – она радовалась так, будто впервые узнала, из какой страны приехали ее предки; будто ломала голову над этим с того самого времени, как начала что-то соображать, и это была главная загадка ее существования, а теперь наконец нашелся ответ. Теперь все остальные детали ее жизни сами лягут на место.

– И при этом она хотела, чтобы всё было новое, – сказал тогда Тоби, думая, что это смешно. Рэйчел и Люк захлопали глазами.

Иными словами, он никогда не думал, что еще хоть раз осквернит этот порог своим присутствием. Иными словами, он был совершенно уверен, что никогда больше не узрит имсовское кресло, которое, судя по его виду, должно расплющить копчик сидящему за час чинной беседы. Иными словами, когда он получил е-мейл о том, что его новая посуда Le Creuset уже отправлена, он чуть не испарился на месте от радости. Он думал, что теперь, когда съедет с квартиры Рэйчел навеки, такое чувство будет посещать его каждый день. Что так будет всё время – потому что отныне он живет на своих условиях и его дом и его день строятся по принципам, которые выбрал он сам. Но сейчас, шагая по вымощенной гравием дорожке к двери хэмптонского дома, он положил ладони на головы детей, немедленно ставшие липкими от близости соленой воды. Он понял, что где-то в глубине души лелеял крупицу надежды, что Рэйчел найдется: что они откроют дверь и увидят ее. Он не знал, с какой стати Рэйчел должна была оказаться здесь: может, она ушла в запой, может, трахается с кем-нибудь, с мужиком или бабой, может быть, плачет, сидя в ванне, а может, валяется мертвая во внутреннем дворике. Но она будет здесь.