Даниэль Сальнав - Сибирь

Казаки вовсе не мирные люди, и они не отнюдь не прекращают бунтовать до тех пор, пока Петр Великий не подчиняет их своей власти. Последние большие казацкие бунты, такие как восстание Пугачева на Урале в 1772–1774 годы, были безжалостно подавлены. «Казаки превращаются в военное сословие, члены которого за различные привилегии и ограниченную внутреннюю автономию должны были нести долгую военную службу, в основном в легкой кавалерии. Их нещадно использовали в войнах, и известно, какие жгучие и мучительные воспоминания оставили они у французских захватчиков в 1812 году!» (Ярослав Лебединский).

Подчиняющиеся центральной власти и тем не менее часто непокорные, приверженные своему образу жизни, своей «воинской демократии», своему диалекту, после 1917 года они смешались с Белой армией, несмотря на то что некоторая часть перешла на сторону красных, и затем были репрессированы Сталиным. В 1941 году некоторые примкнули к немецкой армии. Во времена расцвета Коммунистической партии Франции считалось плохим тоном слушать «Калинку» в исполнении хора донских казаков и хорошими тоном — в исполнении хора Красной армии… Не удивительно, что после 1991 года они захотели возродить свою культуру и традиции. Все это история, живая, обжигающая, часто непостижимая: «Наше прошлое непредсказуемо», — говорится в одной советской шутке. И это также верно, его нужно без конца переписывать и без конца пересматривать свои собственные суждения.

12 часов. Гостиница «Октябрьская». (Октябрь у русских как число 89 у французов, эквивалент революции). Прекрасная гостиница, как и в целом, весь город, создающий впечатление процветающего. Повсюду ухоженные лужайки, обрамленные каменным бордюром. Молодые деревца, терновник, вишня, акация — все уже расцвело. Перед нами здание двадцатых годов, дворец правосудия (попросту суд) Красноярского края и статуя в стиле ар-деко, тоже правосудие с весами в руках. Окружена фонтаном с короткими струйками воды. Все эти украшательства стали возможными благодаря Петру Пимачеву, мэру города, избранному в 1996 году. Это то, что вместе с прекрасными площадями и маленькими кафешками вдохновило корреспондента «Вашингтон Пост» написать, что уличная жизнь «кажется более итальянской, чем русской». Исторический центр повсюду отреставрирован, и некоторые даже упрекают мэра за излишнее его обновление в ущерб старым деревянным домам…

Погода после нашего приезда испортилась, стало холодно и пошел дождь. Завтра нас ждет очень насыщенный день, и я чувствую огромную усталость и непреодолимое желание пропустить все мои обязанности, которым я добровольно подчинялась целую неделю, да еще в каком ритме! И потом, мне нужно найти подходящую сумку, чтобы складывать все подарки, которые нам дарят: книги по искусству, романы, подписанные самими авторами. И вот в 14 часов после обеда я прошу молодого университетского преподавателя стать моим проводником на вторую половину дня. Он преподает и где-то еще работает, я толком не поняла где. Частные уроки? Туризм? Переводы? Он соглашается, и мы отправляемся. Он «счастлив попрактиковаться со мной во французском». У него машина (японская с правосторонним рулем): меня зовут Сергей, говорит он. Вскоре я называю его Сережей. Еще больше похолодало, опять немного зимы и дождя, несмотря на цветение фруктовых деревьев на бульварах и тюльпаны на газонах.

Маленькое недоразумение: Сергей считает, что я ищу красивую сумку, и привозит меня в бутик Гуччи, где они продаются по 500 долларов. Я объясняю: нет, мне нужна большая и прочная сумка, чтобы сложить туда много книг, такую пластичную шотландскую сумку, которыми пользуются рабочие-мигранты. «Я понял!» — говорит он, и вот мы оказываемся на рынке «Содружество». Мне даже не нужно в него углубляться, чтобы найти то, что я ищу. Тут же на лотке у пожилой женщины довольно бедного вида я покупаю ее за 40 рублей (около 1 евро). Продавцов на рядах больше, чем покупателей, и повсюду в основном куртки, брюки, рубашки китайского производства. Все, что здесь есть, можно найти на рынках Парижа. Все это сейчас привозится из Пекина. Его мать, говорит Сережа, будучи в отпуске в Испании, не смогла ему ничего привезти: и там те же посредственного качества китайские вещи, что и здесь на рынке «Содружество». Поскольку сейчас Россия является новым многообещающим рынком, то конкуренция между Китаем и Японией складывается в пользу последней, продукция которой лучшего качества… Но здесь все китайское и только китайское.

Полная женщина монгольского типа, улыбаясь всеми своими (золотыми) зубами, хочет показать мне свой ларек; на ней поверх цветастого пуловера и цветастой юбки надета полосатая полярная куртка. Я спешу купить такую же, она кажется мне теплой. И в самом деле, она мне очень пригодится на следующий день в ущельях Енисея и еще через несколько дней на озере Байкал.

…Возвращение в центр города: тающий снег, дождь, холодно. Вдалеке на холме небольшая церковь, в которой я так и не побываю… Тем хуже, я останусь в отеле до ужина, буду читать, просматривать свои записи, может, посплю, у меня нет никакого желания что-либо осматривать. Мне хочется примирить два противоположных чувства, возникающих во время этого путешествия. Одно — счастливое, лелеемое, переполняющее. А другое — более мрачное, тревожное и беспокоящее. Во время каждого посещения это повторяется: сначала радость открытия, легкое чувство потерянности в новой, непривычной обстановке, ощущение отпуска. Ноги еще дрожат от вибрации поезда, в голове еще слышен стук колес. Только что пересекли широкую реку по огромному железному мосту, и вот вокзал со своим гулом и красивыми зданиями. Деревянные двухэтажные дома середины XX века такие же, как и в Нижнем Новгороде… Но очень быстро возникает другое ощущение и возвращает меня в прошлое, на задворки истории… Откуда же эта необычная тревога, покидающая меня только в моменты любования весной, стирающая все и возрождающая какую-то неосознанную доверчивость? Которая, впрочем, быстро проходит. Периодически меня мучает беспокойство: что я вижу и что я понимаю? Я напрасно стараюсь ни на мгновение не терять внимания, но все мимолетом, надолго нигде не задерживаясь; и вот уже нужно вновь садиться в поезд и переводить время на час вперед…

То же самое в поезде: я отдаюсь монотонному покачиванию вагонов на рельсах, движению, которое уносит все — деревни, горизонт — в бесконечную, непрерывную и бурлящую бездну прошлого, воспоминаний, будущего… Бесконечные города, качающиеся мосты над реками, леса, деревни из рассказов Лескова и новелл Чехова, красота голосов, песен и русского языка и эта торжествующая везде весна!

А затем вновь возвращается ощущение, доводящее меня до слез: мне не говорят всего, что-то скрывают, я ничего не знаю; то, что я вижу, ничего не значит.