Паскаль Роз - Охотник Зеро

Через полчаса какой-то офицер с портфелем в руке выходит из клуба. И за ним по пятам — моя мать. Мужчина пошел в сторону церкви Мадлен, мама же, отстав на несколько шагов, тенью следует за ним. Когда они пересекают бульвар, она догоняет его и, размахивая руками, начинает что-то ему объяснять. Издалека я вижу лишь их силуэты, затем подхожу ближе: она обхватила руками офицера и трется щекой о его мундир. Мужчина попробовал было оторвать ее от себя, но мама клещами вцепилась в него. Она так и висела на его руке, пока они волочились, словно приклеенные, по улице Руаяль. Редкие прохожие оборачивались, замечая странного кавалера, тащившего и свою даму, и болтавшийся у ног портфель. Неожиданно военный резко дернулся и оторвался от мамочки, которая, зашатавшись, едва не упала. Он исчез, нырнув в ближайший подъезд, возле которого стоял матрос, наблюдавший за сценой. Матрос приветливо кивнул ей, но она не сдвинулась с места. Она замерла на тротуаре, в бессилии опустив руки, просто мертвец стоячий. Затем она медленно побрела назад, все ближе приближаясь к портику, за которым притаилась я. Когда она проходила мимо меня, ее лицо на мгновение мелькнуло в свете фонаря: размазанная по щекам после объятий с офицером красная помада. И детское воспоминание острым ножом полоснуло по сердцу: с моих губ капает сладкий сироп, который мамочка без устали вытирает салфеткой.

Однажды я застукала ее у колоннады Мадлен, она стояла, прижавшись спиной к колонне, и, обвивая руками голову незнакомого мужчины, присосалась губами к его губам, словно хотела сожрать его с потрохами. Я проследила за ними до маленькой гостиницы на улице Виньон. Они пробыли там около часа, а я, как собачка, караулила их. В другой раз я вновь застала ее у Военного клуба, куда она пыталась проникнуть через служебный вход. Как-то вечером, после занятий в лицее, я заметила ее, проходя мимо бара на бульваре Мальзерб, она сидела за столиком в окружении двух матросов, которые хохотали, подливая ей в стакан вино. В тот день мы не дождались ее к ужину. Она вернулась за полночь, я слышала, как, пошатываясь, она протопала к себе в спальню, откуда всю ночь раздавался ее приглушенный стон: Эндрю, Эндрю…

Мне не спится. Я слышу, как мама шлепает босыми ногами по своей комнате. Тихонько выдвигается ящик комода, осторожные шаги на цыпочках, неосторожный скрип кровати. Подготовка к очередной ночной вылазке. Я зажигаю у себя свет и открываю нараспашку дверь. Пусть она меня видит. Пусть она знает, что я в курсе ее похождений. Через минут пять задвижка на двери опускается, и в освещенном проеме показывается испуганное лицо матери. Ярко-пунцовые, в привычном стиле, губы. Она шарахается и пятится назад. Вот так, отныне боятся меня, а не я. Отныне я властвую над улицей Бьенфезанс. Через какое-то время дверь снова приоткрывается и тут же захлопывается. Может, она надеется, что я все же засну, и ей удастся улизнуть из дома? Ну что ж, пусть подождет, помается. Она должна пройти через мое Кавдинское ущелье. Это выражение я выучила в школе. Унижение побежденных, вот чего я жажду. Еще долго я слышу за дверью глухие рыдания мамочки. Ладно, я никуда не тороплюсь. Затем вновь шаги по комнате, и всё. Ни плача из-за двери, ни гула в ушах. Только глухая ночь, в которой бодрствует один лишь человек — моё величество Я. Да, для матери я вряд ли была желанным ребенком. Я не чувствую своего тела, оно будто лежит рядом со мной, чужое, незнакомое. Наконец я поднимаюсь и направляюсь в ее спальню. На тумбочке слабое мерцание ночника. Мама лежит на неразобранной постели прямо в плаще. Дрыхнет без задних ног. Я снимаю с нее туфли, забрасываю ноги на кровать, вытираю ваткой ее накрашенные губы, закрываю флакон со снотворным и гашу свет. Разрушение идет полным ходом.

Каждый раз я докладываю о событиях за день Натали. Она не очень довольна мною. Ей хочется, чтобы все шло по-другому. Она говорит, что я должна была присесть рядом с мамой и тихонечко попросить ее: «Мамочка, расскажи мне о папе. Расскажи, как вы встретились, что говорили друг другу в вашу первую встречу. Я похожа на него? Что тебе больше всего нравилось в нем? И что не очень? Мамочка, поговори со мной, ведь я твоя дочь, я — его дочь, я — ваша дочь. Он часто дарил тебе подарки? Он часто писал тебе письма? Покажи мне его письма к тебе. Я точно знаю, ты сохранила их все. Ответь мне, мамочка. Мама…» Я лишь пожимала плечами. Если ей так надо, пусть сама идет и устраивает моей матери допрос. Кстати, я тоже не очень-то довольна ею. Она больше не позволяла мне расчесывать свои длинные волосы, не называла меня лягушкой и частенько останавливала на мне встревоженный взгляд, от которого мне было не по себе. Меня одурачили. С досады я становилась еще угрюмее. Я возвращалась домой, когда мне вздумается, и никому не докладывала, где я болтаюсь. Почти все время я проводила в своей комнате, почти ничего не ела, но когда сидела за общим столом, каждый раз задавала неудобные вопросы своей дорогой родне. Здоровье и бабушки, и дедушки серьезно пошатнулось. Мало-помалу прекратились и званые обеды со священниками. Бог тоже был не очень-то милосердным: погода той весной, необычайно дождливая и пасмурная, не баловала ревматиков, а грипп косил всех подряд. Однажды вечером я вхожу в кухню и вижу бабулю у плиты, точнее говоря, на полу у плиты, лежащую в обмороке, распростертую посреди сваленных на пол тарелок. Из ее бормотания я едва разбираю следующее: мамочка смылась непонятно куда, дедушка лежит пластом в постели с острым гриппом, а ужин так и остался в проекте. До полного крушения семьи оставалось полшага.

Я совру, если скажу, что ощутила себя победительницей. Скорее почувствовала огромную усталость. Я читала ночами напролет. Днем я бегала за мамой, а потом неслась в школу с объяснительной запиской за пропущенные уроки, которую сама же и строчила. Я взрослела прямо на глазах. И, главное, гул в ушах появлялся все чаще и становился все громче. Бабушка, в конце концов, отправила меня к отоларингологу, но тот не обнаружил никакой патологии. Она купила мне резиновую грушу, и я при каждом приступе промывала с ее помощью теплой водой свои барабанные перепонки, отчего каждый раз у меня начинала кружиться голова. Помимо усталости, у меня просто не хватило ума задуматься о том, что я одержала окончательную победу на семейном фронте. Я просто изменилась под влиянием порыва, который был тщательно спланирован Натали, меня понесло, вот и всё.

Школьный год приближался к концу. Я старалась как можно реже попадаться на глаза Натали. Она предложила поехать вместе на каникулы к своим кузенам под Бордо. Я отказалась. Хотя знала, что тем летом мы не поедем в Фекан. Похлопотав среди знакомых в нашем приходе, бабуля устроила меня на лето в лагерь отдыха. Мы с Натали распрощались, обменявшись официально холодным поцелуем. Я еще не знала, что то было прощание навсегда: ее отец вновь возвращался на работу в Марокко.