Наринэ Абгарян - Симон

С того дня все и завертелось.

К тридцати трем годам Айинанц Меланья научилась смотреть на интрижки супруга сквозь пальцы – наконец-то подостыла, смирившись с его котовьей натурой. Раньше она ему такие скандалы закатывала, что любо-дорого было смотреть, но потом махнула рукой – все одно клинического бабника не исправишь, так какой резон криком исходить и здоровье себе гробить! Да и времени на выяснение отношений совсем не оставалось, дети, посыпавшиеся один за другим словно мелкий горох, отнимали все ее время. Старшему недавно исполнилось шесть лет, среднему – четыре годика, а младшему вообще полтора. Пока накормишь-носы утрешь-умоешь-спать уложишь – сил не то что на скандал, на мало-мальскую ревность не остается. Не говоря уже о заботах по хозяйству, которое положено содержать в идеальном порядке: сад-огород, целый курятник всяко-разной птицы, корова и три козы, которых нужно подоить, на выпас выпроводить и вечером встретить, стирка-глажка-уборка, ну и готовка, будь она неладна, мясо само в фарш не порубится и в виноградные листья не завернется, мацун с чесноком в густой соус не взобьются, а хлеб не испечется, сколько ни сверли взглядом тяжелую заслонку каменной печи!

Симон нещадно пользовался хронической усталостью жены, оправдывая свои похождения отсутствием интимной жизни. Меланья, часто отказывающая по причине крайней утомленности ему в ласке, но свято верящая в нерушимые узы брака, махнула рукой – черт с тобой, все равно никуда не денешься – законную жену так легко не подвинуть! Но раз в месяц все-таки закатывала эталонные скандалы, на которые иногда даже сбегались поглазеть соседи. Внимание сторонних наблюдателей ей не мешало, а скорее даже наоборот – придавало сил, потому она, взявшись за дело, разворачивалась во всю мощь, превращая обычную семейную разборку в театральное представление, где антракта, для того чтобы хотя бы перевести дыхание, не предусматривалось. Ошеломленные соседи долго потом обсуждали наиболее яркие сцены, трактуя каждую на свой лад. Особенно старался отставной военный Енинац Сако, в каждом действии Меланьи углядывающий милитаристический подтекст:

– Посуду хорошо побила, в три приема, главное – каждый громче предыдущего! Иначе как ударной волной такое не назовешь!

– Видели, как она веником в окно запулила?! Прямо как гранату кинула, только чеку выдернуть забыла!

Симон, признающий за женой право выпустить пар, переносил скандалы со стойкостью и терпением: заблаговременно укрывшись в недрах дома, он до поры до времени не показывался на авансцене, давая Меланье доиграть действо. И только под самый занавес, почуяв, что она вот-вот выдохнется, оглушительно – даже во дворе можно было услышать перезвон подскочивших в стеклянной горке фужеров – грохал кулаком по столу: уймись, женщина, хорош уже! Меланья, моментально умолкнув, фыркала и, демонстративно громко топая, выходила на веранду, шаря по карманам платья в поисках сигарет и спичек.

В день предполагаемой разборки она уводила детей к матери, чтобы не ранить их неокрепшую психику своими криками. Вечером, помирившись с мужем, румяная и довольная, как ни в чем не бывало забирала их обратно, заверив старушку мать, что теперь все будет по-другому, Симон клялся-божился: никаких больше похождений.

– Твой отец тоже клялся и божился каждый раз, когда меня до полусмерти избивал! – хмыкала мать, натягивая на младшего внука курточку.

– Ну вот зачем ты при детях! – укоряла ее шепотом Меланья.

– Можно подумать, они что-нибудь поняли из того, что я сказала!

– Конечно поняли! По-своему, и все же!

– Не нуди! – отрезала мать и, снабдив каждого внука карамельным петушком на палочке, выпроваживала за порог.

На прощание она всегда говорила одни и те же слова:

– Поверь, дочка, измена – не самое большое испытание, которое случается в жизни женщины. Так что особенно не разоряйся, береги нервы.

Меланью, порядком уставшую от ее нравоучений, каждый раз подмывало возразить, но она вовремя прикусывала язык. Мать, безусловно, была права: измена – не самое страшное испытание. Бывают испытания и во сто крат страшней.

Искристо-легкий, невозможно счастливый роман Софьи и Симона продлился недолгих три месяца и оборвался в конце мая. Дата отъезда приближалась, и пора было расходиться, но влюбленные тянули время, откладывая неминуемое расставание и назначая каждую последующую встречу последней. Позволив себе вовлечься в слепящий круговорот чувств, они умудрились сохранить ясность ума и не терзали друг друга сомнениями или переживаниями, стараясь каждую выпавшую на их долю секунду использовать на радость себе. Симон, ошеломленный той филигранной точностью, с которой в Софье сочетались безудержная страстность и восковая податливость, утверждал, что именно из-за таких, как она, женщин, рушились цивилизации и сжигались дотла города. «Ты пошла не от Евы, а от Лилит [12] Легенда о первой женщине, которую Бог создал из огня и которая, изменив Адаму, сбежала с падшим ангелом, причинив мужу невыносимые страдания. », – уверял он. Софья смущалась – придумаешь тоже! Но мысленно с ним соглашалась. Благодаря еще одному мужчине, случившемуся в ее жизни, она теперь знала о себе такое, чего никогда бы не узнала, оставшись верной Бениамину. Семь лет супружеской жизни укрепили ее уверенность в собственных чарах – она отлично знала, что муж никогда ей не изменит, потому что любит ее не просто как свою духовную, но и как физическую половинку. Раньше она думала, что такое удивительное единодушие и «единотелие» случилось благодаря чудесному везению: она просто выбрала именно того мужчину, который был предназначен ей судьбой. Но, лишенное вполне объяснимой неуклюжести и стыдливой неловкости, первое же сближение, случившееся между ней и Симоном, заронило в душу Софьи сомнение: вдруг объяснение того, что она так легко, практически не прилагая каких-либо усилий, подобрала ключик к чувственному коду еще одного мужчины, заключается в том, что главный дар, которым она обладает, – это умение любить? И что дело не в судьбоносном совпадении с мужем, а в том, что она интуитивно умеет уловить камертонный звук тела любого мужчины и, безошибочно подладившись под него, зазвучать в унисон? Сам того не зная, Симон подтвердил ее подозрения, признавшись, что ни с кем из предыдущих женщин у него не случалось такого молниеносного и прочного чувства тождественности. «Как будто год с тобой живу и каждую твою клеточку знаю», – признался он после первой проведенной вместе ночи. Софья радовалась тому, что узнала и признала в себе неожиданное качество, но и расстраивалась, осознавая, что знание это ей совершенно ни к чему. Мир замужней женщины должен быть замкнут лишь на одном мужчине. Софья твердо знала – второй такой истории, как с Симоном, у нее не случится. Никогда больше она не позволит себе унизить Бениамина изменой.