Валерий Генкин - Повесть о печальном лемуре

И Виталий Иосифович подумал, что Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк не стал бы держать зла на Михаила Сергеевича Никитина за такой пересказ.

Листая тетрадь ВИ в обратном направлении, можно встретить немало забавного. Вот, скажем, рассуждение о дне его рождения — 10 февраля.

Много лет назад, посвятив этому немало времени и труда, составил я список — о блаженство, составлять списки — более или менее известных персонажей, родившихся со мной в один день. Это сейчас одним кликом можно извлечь из всемирной помойки бесчисленные списки на любой вкус и на любом языке, а тогда мне это далось нелегко, пришлось потрудиться с энциклопедиями. Кого только не было в этом перечне — Борис Пастернак и Бертольт Брехт, Матвей Блантер и Мстислав Келдыш, Александр Володин, который Лифшиц, и Михаил Рощин, который Гибельман, Борис Зайцев и Владимир Зельдин, Георгий Вайнер и, это ж надо, Фанни Каплан, которая хотела как лучше, но не смогла. Может быть, и стал я редактором не случайно — уж больно много в один день со мной народилось пишущей братии.

На этом списке я не остановился и принялся выяснять, кто же в этот день умер. И там нашлось немало людей примечательных — Софья Ковалевская и Вильгельм Конрад Рентген, Александр Пушкин и Шарль Луи Монтескье, Питирим Сорокин и Эмиль Кроткий, который Эммануил Герман. Последний среди прочего, успел сказать памятную мне фразу: «Я не пью больше ста граммов, но, выпив эти сто граммов, становлюсь другим человеком, а уже этот другой пьет очень много».

Но над всем этим я размышлял недолго. Забавней другое: десятое февраля оказалось днем особым, в народном календаре его называют Ефрем — сверчковый заступник, и празднуют в этот день именины домового: оставляют ему на печке кашу, поют про него песенки, частушки, рассказывают байки и, что мне понравилось больше всего, в этот день нельзя убивать насекомых, живущих в доме, — даже клопов и тараканов. Это ж надо, вот она традиция милосердия откуда пошла — от именин домового. Вот откуда в моем характере взялось такое трепетное отношение к живым тварям (не считая людей, конечно)! Жалость к бродячим собакам. Желание отвернуться от экрана, если там косатка жрет тюленя. Борьба с женой за милосердное отношение к мышам и кротам.

Кстати, о милосердии. К тварям (пусть будет — Божьим). Дело было в Бенсхайме, крохотном немецком городке. Ну вроде нашей Старицы. Шла по центральной улице семья — супружеская пара с двумя детишками, и увидели они, как из отверстия в решетке ливневой канализации тщится выбраться крыса, грязная и такая толстая, что застряла — ну как Винни-Пух в дверях Кроличьего домика, — и ни туда, ни сюда. Первой на помощь животине бросилась мать семейства Клара (а возможно, Марта, хотя на самом деле ее звали Юлиана). Надев перчатку (и не зря, крыса от страха визжала и кусалась), фрау несколько минут пыталась выковырять зверька из тесной дыры. Дети ей помогали, а трусливый мужик (немчура, одно слово) просто стоял на стреме. Отчаявшись, Клара-Марта-Юлиана велела робкому мужу звонить в ихний МЧС. Они и глазом не успели моргнуть, как появились семеро пожарных (прям иллюстрация присловья «держите меня семеро») и спец по спасению животных по имени Михаэль Зер (имя, впрочем, тут значения не имеет). Пожарные в спешном порядке сняли решетку, а заклинатель крыс Зер осторожно извлек из нее грызуна, не нанеся ему никакого ущерба. Процедура заняла три минуты. «И крыса тут же исчезла в сливе, — сказал Зер подоспевшим журналистам, — даже спасибо не сказала. Я такую жирнющую в жизни не видал!»

Я представил себе такую сцену на улице Ленина старинного русского города Старицы. И расстроился, надо сказать.

что среди многочисленных записей Виталия Иосифовича в этой неряшливого вида тетради были и размышления об этом самом милосердии, которым так щеголяли записные церковники и о котором предпочитали не говорить вслух вполне себе неверующие добрые люди. И тут он случайно обнаружил единомышленника в человеке, который, казалось бы, должен был казаться ему отъявленным негодяем.

«Вот ведь сукин сын, — пишет ВИ, начитавшись Джанни Ваттимо, — сколько же в нем понамешано. Даже в „Протоколах сионских мудрецов“ истину разыскал, одобряет обстрелы Израиля палестинцами, но при этом…» И дальше с неожиданным сочувствием принимает отношение этого малосимпатичного престарелого философа к христианству в его современном изводе.

Остроумная мысль: весь этот нынешний так называемый кризис веры — однополые браки, полупустые церкви, женщины-священники, полупустые монастыри, терпимость к другим религиям — это ж и есть истинное проявление христианства, каким его понимал и проповедовал Иисус. Просто понадобилось две тысячи лет, чтобы такая терпимость — а в Евангелиях именно о ней речь — стала возможной. Все прошлые подвиги церковников к истинной вере отношения не имели; крестовые походы, инквизиция, обращение язычников, подавление иных вероучений — позорные страницы христианской истории. Да и весь водевиль с ритуалами — тоже. Даже апостолы этого не понимали — что с них, замкнутых в мировоззрении своего времени, взять. Были, конечно, исключения. Скажем, святой Элред еще в двенадцатом веке отличался терпимостью и даже, как писал его современник, особой мягкостью. Проявлял он нежность и к друзьям мужского пола, сам вспоминал, что еще в школе был очарован своими соучениками. Нет ничего милее и слаще, писал Элред, нежели любить и быть любимым. Редчайший случай для средневекового пастыря. А вот наблюдаемое сейчас пренебрежение ритуалами и догматикой, отказ от маскарадной символики — это и есть следование учению Христа, принятие благой вести в ее полноте. Так что современные европейцы (то бишь христиане) внешне на верующих и непохожи. Зато когда еще в прошлом была так повсеместно распространена благотворительность, врачи без границ, волонтеры, кочующие по всему миру, усыновление увечных детей, неприятие насилия и пыток, щадящее отношение к животным, помощь — в ущерб себе — миллионам эмигрантов из нищих и воюющих стран — и все это без надежды на воздаяние после смерти, да они вообще часто считают себя неверующими. Вот, как думает этот Ваттимо, в чем евангельский дух живет, причем на деле, а не как раньше, упоминаемый лишь в проповедях: дескать, возлюби ближнего как самого себя и живи, следуя этой любви. А храмы, златотканые ризы, распевы, иконы — они свое отыграли на сцене истории, их место в музеях и учебниках, они — лишь оболочка, сквозь которую теперь прорвалась суть Евангелия, любовь, сострадание, милосердие. Потому современный человек, проникнутый духом изначального учения Христа, из традиционной религии уходит, она ему не нужна, она ему мешает — молитвы, посты, крестные знамения, поклоны, паломничества, целование досок, поклонение истлевшим костям, крестный ход все чаще кажутся смешными, а то и раздражают. Не на это надо тратить время и душевые силы. А на что? Высокое понимание евангельского духа подсказывает: иди в хоспис, иди в больницу, помоги бездомному, сироте, бедняку, обиженному, заплутавшему в современном сложном мире, опустившемуся, да просто соседу, пожертвуй на устройство больницы, или школы, или приюта, а не на очередной храм. Потому-то получается, что происходящее в России так называемое религиозное возрождение — это путь назад, в мракобесие и злобу к иным, непохожим. И тут Ваттимо нашел славный образ: свет Евангелия оказался невыносимым для России, и она укрывается от него в церковном мраке. Вот так.