Татьяна Титова - Несовременные записки. Том 4

У ней лоно из нейлона
у него из потрохов
солнце русских бардаков
сад запутанных деталей
след завитых гениталий
сон с изнанки рыбаков…

У неё лицо из оникса
и стекло как липкий мёд
искони из коек вони
выпасть — слово потерять рискнёт

Чёлн Джона
пчёл жжёных
Честь пионеру!
Смерть пижону!

Око О́но
опалённое
Рок оккультных батальонов
бой быков
беда бульонов
булькающая среди строк

В анаэробный полдень боязно
челом пылая, мрачен я,
и вечно удалён от поезда
мой бедный чёлн, препон чиня
чреде былых воспоминаний,
чреватых многих именами
знаменитых воев
(они берут мя за живое);
в их честь прелестно скерцо сочинял
в иное время, когда плыли годы
неторопливою водой
под инфернальною водой
невесты? мачехи?? убогой
шкиперши?.. язви их в душу-мать!
Что толку.
Вот пообсохнем только —
и нечем будет рифмы выжимать.
А нынче снятся славные вакханки:
шумит вакцина в них,
играет кровь, — и кроме ритма
жить, не видя сыть, и мыла
лютого в лоханке
не ощущаем в этой жизни ничего.

Вода иронии нам лики размывает,
и оду даже ей уже не сочинишь.
Плита одной бедой бетона закрывает
сих тел могучих массу не у дел
и силу глубины, и сырость ниш,
где зиждет тишина у депутатских урн
себе опору, там пир пивных, мой друг,
увы, сгорел,
где дух к победе воспарил,
был бурн
в пылу дебатов, зряшным
казался знающей толпе,
осевшей царскыя палаты.
Империи палач в платочек плакал
и предок нашего Пеле
с собой играл в знакомый мячик
и шумовую тень пинал
и слал её туда, в пенал,
где деньги ставили Судьбу на кон,
чтоб снова никому не пахнуть…
Я слово-пепел свету распахну
так, словно окон переплёт,
готовя конченой главе финал.
И ни одна молва меня
ни хулой, ни желчью не возьмёт.

Пусть сгинет к лешему
лукавый образ злой,
тот, что украл у полдня кислород.
Чего ты хищно так кривишь
и кисло рот,
свою уду к бездне удушья поднял?
Не быть тебе больше палачом.
Опять песня бьёт вовсю ключом,
и рог веселья и весны
воздушно-беззаботен — вишь,
как он стирает контуры долой
и кем-то понятый
как пьяный камикадзе,
объятый пламенем, пикирует на рой
существ, пик горы штурмующих…
Накрой
негромкой пеленой вины
незримый гроб его; яви́
минут памяти, плыви
в потоке будней, святополк,
ты был слугой — ты станешь бог.
И он судья всем тем,
кто им
клянясь на камне,
светоч миру затаил,
затмил самим молчанием и ту Луну,
и лоно вод, где жить одна
досель не может — гордая — она,
и сыру-землю серным смрадом отравил.

И вот ору в ту самую дыру
опять:
«Цепные псы и циники,
вы долу нишкните!
Гетеру с книжкою, хоть старую,
но как ладу полюблю,
склонив усталое лицо
к окладу
маленькой иконы… и горячо
в знак свечной слезы облобызаю».

И вор, и орк, и смерд, — но смерк;
не бог, не вок, не бек, — но смех,
всех богачей смелей, про это дело знает.
О взоров оргия его,
о сорок ворохов грехов есть го-
лос самых диких по́рок;
там есть поро́к,
там сектой правит морок
там зеву слово несть диктует
первый порох;
и мымр имеет свору
величавая сволочь,
где герб державный,
где крестик ржавый,
где крепит к небу клич: «Якши, малыш!»
и мыло миловидит книгу,
и гирей преграждает море бригу,
и мели видит смелый винтик;
верим в его венец
в его венчанье
в его закон корней
в его орлиных линз лорнет!

Пионеры — первооткрыватели земель
приветствуют свет исходящий от элементарных тел
рассеянных по необозримым полям вселенских пространств
они первыми их открыли алюминиевые раскинув крылья
над безмерными территориями далёких от нас стран
уму неподвластны тому что примет алмаз
при разработке залежей полезных ископаемых
по лесу звенят комариные стаи и звук замер
будто замурован в штреке вздувшийся геолога труп
исполнив гимн в честь его широтные дети
растите цветы! простите в две тысячи чёрном году
за дружбу обугленных дыр за дрожь за дорожные дрязги
прося красную тысячу

Вот в небе бесплотных душ грянул туш
это танки это их катки подминали под себя мясо
в атаке доказывая недоказуемое вот так а не иначе
командарм водяных купаний на плато наступал когда
командовал в туман управляя пролетарским полком…
о ком это ты лапка? хлопочу я о пломбе на ящик реформ
а почувствовав фон тыловую завожу бонбу в убежище
полное баб и по тем ребёнкам бах! секиры взмах —
и башка долой… как долго ещё будет длится эхо
бабушка в детской гулкой буднично гукает
в комбинезончик на пуху и меховые пинеточки
обмундированное тельце будущего воздушного десантника

Не дело возрастающие в геометрической прогрессии силы
держать на замке моя несмелая мамзель-гувернантка
не увернуться от сути внутренней мать сына внушает отцу
не в руку ли факт отпочкования упругий обрюзгший отсюда
уходит и злобно сверкая белками лениво галантно так
на бывшего друга взводит курок курортная сволочь урод!
уж больно короткий шнурок в брюшные колёса вдет у него
дед был гусаром вчерашний подпасок ещё в прошлом веке
господских пас гусей горох рассеянных на водах спасал
и сабельный маршал тогда Елисею «спасибо» сказал
но дерзкий дурак Алексашка Фессальский в камзол влит
засаленный едва ль распустив «ля-ля-ля» красавиц
на склоне лет располневших руладою этой нелепой удовлетворит

Горючие слёзы льёт Пионерия а я предок Юрия
надёжно на почве фантазий стою и пачку курю
дарённую тем костровым то бишь «Золотое Руно»
а вонь-то от них особенная графская
затем бумажку белую на клеточки разграфлю
и буду с любовью каждую цифрами заполнять
тем, кто не ищет никак меня не понять
в потёртой парче пионерчика
я мячик мечтательно пну япончик законченный пончик
по благоуханью сирени с серебряным змеем помчусь
я помню чудное мгнове… на в сон несущейся Неве
добрый док морей Борей мой дряблый бок острей болит
всё на зубосчёт дробей переводя… о термоизоляции вода
Отелло! где на постелю бросила бездыханное тело
твоя любимая, ревнивец, Дездемона?

Мечта моя осталась позади как дева старая
без страсти без загадок без цукатов
в стране одних закатов дочь цедры падчерица лимона
её бестелесный стон за теми холмами остался
и постепенно колебания сводя на нет, потух