Татьяна Титова - Несовременные записки. Том 4

В. Б. Там была известная искусствоведша К. с морковным костром на голове… Отдельные пряди были залакированы, как вихри огня в костре.

Н. Г. Она тебе понравилась? А по-моему, это эпатирование буржуа… вообще публики!

В. Б. Она, может, пишет диссертацию на тему: «Реакция культурной публики на сверхсильный раздражитель», Представь, как ей тяжко нас раздражать, но ради науки она готова терпеть всё.

Н. Г. Слушай, ты так сложно видишь мир… Вряд ли она пишет такую диссертацию.

В. Б. Наш друг Рубинштейн говорил про неё: «Устоять невозможно».

Н. Г. Да, с непроницаемым лицом: «Устоять невозможно». Но мы же его предупреждали, что будет ему там скучно, потому что он не писатель, а видный инженер… Но он что отвечал: «Я так люблю Битова, я хочу с вами пойти и поужинать в том зале, где будет Битов». И пошёл с нами!.

В. Б. И что он видел и слышал? Курицын, сидящий у него за спиной, говорил о баскетболе. Другой журналист прибежал к нашему столу, чтобы утащить бутылку водки, нами даже не распечатанную. И тут Рубинштейн ему сказал: «Что вы делаете! Вот эта девушка пьёт только водку!» — и показал на нашу Соню. Журналист вспыхнул и поставил бутылку обратно. Но тут Соня не выдержала игру и расхохоталась. Журналист всё понял и снова схватил водку, убегая…

Н. Г. Я спросила у Рубинштейна: «Георгий Владимирович, ну как?» А он: «Ну что, разве я в литературе не понимаю! Овощных салатов было 5 сортов, рыбных блюд — 9, икры — 2 вида, мясных блюд 7, из грибов — 1 жульен, на горячее — котлета по-киевски, вин — 5 сортов, я в литературе очень даже понимаю!»

В. Б. Но Битова он видел и показал девочкам даже!

Н. Г. Девочки вели себя ужасно: они через каждые 5 минут повторяли: «Зачем вы нас сюда привели?!» А я хотела им показать, что в жизни писателей тоже есть минуты успеха, банкеты, премии, мы же своим творческим образом жизни как бы сделали прививку против духовности: нет денег, всегда их нет. И вот я думала, что свожу их на букеровский банкет, и они — хотя бы младшие (раз старшие уже бросили вузы) — увидят…

В. Б. Причём я им говорил: ешьте, дети, фаршированную севрюгу или заливное мясо, а Даша: «Неужели мы будем говорить о еде?! О еде говорить скучно и не актуально. — «Но актуальна лишь одна тема — спасения души», — отвечал я растерянно.

Н. Г. Но пока я носилась по залу и добывала тебе рекомендации, ты времени не терял! Подбегая, я слышала твои иные тосты: «За женщин и за литературу, которая тоже женского рода!» Немецкие славистки очень смеялись твоим шуткам.

В. Б. Да, но Гудрунг про тебя сказала: «У вашей жены лицо весёлое, но глаза трагические. Обещайте мне, что будете её беречь!» — «Ну как вы можете поверить, человек с Нетрагическими глазами, как у меня!» — отвечал я ей.

Н. Г. Агния, оказывается, ждала, что подадут устриц, а их не было, хотя и так было столько всего, что я без конца подставляла девятый стул к нашему столу и на него приглашала по очереди журналистов от камер, а они потом написали, что я весь приём в туалете…

В. Б. Не тех подсаживала… или тебе хотелось, чтоб тебя сочли за администратора?

Н. Г. Наконец объявили лауреата, но мы уже знали, что не мы будем победителями. Я так «Вестям» и говорила (это было потом в эфире): «Москвичи дадут премию своим талантливым друзьям! И это правильно! Я бы в Перми тоже дала своим. Что может быть дороже дружбы? Ахматова говорила, что единственное настоящее богатство — это отношение к тебе людей. Всё остальное — ненастоящее. (Тут журналистка спросила: «А как же высшая справедливость?») — А никакой высшей справедливости здесь нет, она наверху — у Бога!»

В. Б. Дочери нас сразу потащили домой, в Переделкино, они устали. И взяли со стола шкатулочку с зубочистками.

Н. Г. Я им сразу: «Зачем вы это сделали?!» Они в ответ: «Когда в старости будете дряхлы и без памяти, чтоб вас подбодрить, мы напомним об этом банкете, о том, что вы были в букеровской шестёрке. А мама нам: «Фамилия вашего отца — Букур!» — «Да, но премия-то Букера, мама!» — «Врёте вы всё, пользуетесь моей беспамятностью! Что я стара стала, смеётесь над старухой!» И тут мы достанем шкатулку с зубочистками и спросим: «А откуда эта шкатулка?! С Букеровского банкета!»

В. Б. Странно, что девочки так скучали на банкете и с таким интересом в доме творчества ждали в ноль-ноль «Вестей»! Ведь сначала долго шло про политику, а уж потом нас показали! Словно девочкам мало было самой жизни, им надо было по ТВ увидеть то же самое!

Н. Г. А Вера Мильчина об этом сказала: «Словно в наше время без телевидения жизнь кажется недостаточно подлинной, словно ТВ завершает картину подлинности, как бы жизнь вторична, а ТВ первично»…

В. Б. Самое сильное моё впечатление от Москвы: Гачев! И выставка частной коллекции, где лицо Штеренберга на «Автопортрете» словно борется, чтоб не превратиться в натюрморт — типичный натюрморт мастера…

Н. Г. А для меня самая большая неожиданность, что мои картины всем очень понравились, и даже телевизионщики их без конца снимали и показывали после по ТВ. Я-то к себе относилась: это не искусство, мол, а просто нечто декоративное, так — для радости, для отдыха пишу…

В. Б. Вы же с девочками у Рубинштейна в гостях научились тарелки расписывать! Может, ты бросишь картины?

Н. Г. Зачем? Тарелки тоже буду… к картинам. Уже три я расписала, и 5 — Даша. Но у Даши лучше получается.

В. Б. В следующий раз вы заставите меня сумки тарелок в подарок везти в Москву, а они не легче ведь, чем картины, опять спина отвалится! И так я обратно вёз две сумки книг, что мы купили… если б сын нас здесь не встретил…

Н. Г. Но сын встретил. И Абашев встретил, и сказал, что моя книга вот-вот выйдет из печати! Устроят они презентацию в драмтеатре, с моей выставкой, почище Букеровского банкета!

В. Б. Кто же будет за Немзера? А, Киршин, он так похож на Немзера, те же глаза, усы, волосы!

Н. Г. А ещё мы у Иры Полянской слушали Лину Мкртчан в Москве, помнишь?

В. Б. «Да исполнится молитва моя…»

Ты чего: ходишь под углом в тридцать градусов к полу? Напился, что ли? — завелась жена, когда муж вернулся в час ночи.

— Я тут уродуюсь, навожу порядок в квартире, с детьми воюю, а он!

— Два бокала шампанского, — утверждал муж.

Но жена говорила, что сама слышала разговор двух продавщиц: мол, нет в городе шампанского, негде взять.

— Есть многое на свете, друг Горацио,

Что и не снилось нашим продавцам! — отвечал муж.

Однако жена всё злилась и спросила в отместку:

— Симанов, мой любимчик, был?

— Он ещё страшнее стал, усы отрастил. Мышиного цвета. Как будто кусок бархата такого реденького тут, над губой.

— Ну, ладно. Почему так поздно?

— Ты просила записывать, вот я и сидел до конца. Спорили о том, чем в XXI веке будем питаться: кашей или спрутами.