Алла Калинина - По образу и подобию

Надо сказать тебе, что с телефонным узлом я давно расстался и перепробовал за это время множество работ, но все было мне как-то не по вкусу. Я уже догадывался, что мой диплом лучше было спрятать подальше, но, когда мы переехали сюда и я увидел напротив маленькое уютное ателье, смутные мои мечты материализовались. Шил для себя я давно, потому что средств у меня не было, а одеваться хотелось как следует, но дело было даже не в этом. Я чувствовал в себе художника, я понимал материал, фактуру, образ. Едва увидев клиента, я уже знал, что ему надо. Словом, я нашел себя, я независим, уважаем, любим, почти свободен. Я зарабатываю, как кандидат наук, а может быть, даже доктор, я живу, как граф, в собственном особняке. Дело в том, что вскоре после нашего въезда особняк решено было снести и народ стали потихонечку выселять. Нам опять предлагали квартиру где-то там, на каком-то там этаже. Я категорически отказался, квартира от меня никуда не денется, а пока… пока вот уже почти что год мы живем здесь одни. Дело со сносом постепенно заглохло, кому он нужен, этот домик? Конечно, он нерентабельный, ветхий и художественной ценности из себя не представляет, но строить здесь ничего пока не собираются, для реконструкции под учреждение он слишком мал, и получилось так, что со временем про нас забыли. Мы живем тихо, ремонтирую я все сам, мне это не трудно, наоборот, мне это приятно, ведь это мой замок, единственное и неповторимое место на земле. Уезжавшие соседи охотно отдали мне старую мебель, я платил за нее недорого, меньше, чем стоит современный массовый хлам, мне было приятно, что эти прекрасные вещи всегда стояли здесь и, может быть, долго еще будут стоять, столько, сколько мы сможем продержаться. Здесь так просторно, мы даже не все комнаты используем, все, что выходит на фасад, у нас пустует, зачем привлекать к себе внимание? Перед тобой, братец, счастливый человек. Но учти, счастлив я не богатством, славой или успехом, а тем, что поступаю и живу так, как я считаю правильным. Да, я циник и вовсе не собираюсь этого скрывать, мне это нравится. Что? Ты имеешь что-нибудь возразить?

Ксения брела по улице. Иногда она вспоминала про красивую походку, подбирала живот, распрямляла плечи, руки должны быть слегка согнуты в локтях, подбородок повыше, Верка говорила, подбородок — это самое главное, но ощутимых результатов от всех этих усилий она не наблюдала, никто на нее не оглядывался и не умирал от восторга. Наверное, здесь, в Москве, все такие умные. К тому же одета она была очень так себе, и краситься сейчас жарко, и вообще к чему эти муки, она и так неплохо устроилась, Верка до сих пор не верит, думает, что все это вранье, а на самом деле живет Ксения где-нибудь под лестницей. А вот и нет! Живет она у Жорика со всеми возможными удобствами и уезжать пока не собирается, куда ей спешить? Лето, самая благодать, никуда от нее не убежит эта проклятая работа, еще наработается за целую-то жизнь, если не удастся хорошенько выйти замуж. Конечно, за артиста или кого повыше вряд ли получится, а вот хорошо бы за военного. Ученые ей тоже особенно ни к чему. Ну вот, к примеру, Жорик, шикарный, конечно, кадр, ничего не скажешь, с ним пройтись по улице — девчонки бы умерли, но толку-то что? Неделю живут в одной квартире, а он мимо нее ходит, как мимо стенки. Конечно, у него свои есть девушки, ну и что с того? Она-то, Ксения, что — вовсе не человек? Если она не московская, так ее презирать надо? Ну и пусть презирает, ей плевать, а она будет и будет у него жить, и ничего он не сделает, потому что интеллигент паршивый.

Ксения вздохнула удовлетворенно, что так хорошо во всем разобралась, и свернула на бульвар. На часах все еще не было двенадцати, опять придется сидеть на лавке, опять надо делать выражение лица, как будто ты просто так отдыхаешь и никуда не спешишь и вообще прекрасная незнакомка. Спешить-то ей и, правда, было некуда, но убивать время тоже нелегкое дело, особенно когда нет денег, с деньгами-то она нашла бы чем заняться. Нет, как это некоторые люди устраиваются, что все у них есть — мужья, квартиры, деньги, интересно, как это им удается? А впрочем, плевала она на все! Зато у нее есть то, чего нет почти ни у кого, — свобода, она свободна и поступает так, как ей вздумается, и сейчас она завалится к Верке, и они целый день будут пить кофе, слушать музыку и валять дурака. С Верки как раз и началась эта удивительная и свободная жизнь Ксении, до тех пор ничем не примечательная, даже в детдоме она никогда не жила, в детдоме жила Верка, а Ксения только приходила к ней в гости. И мама у Ксении была неплохая, отзывчивая, и обеспечивала нормально. Вот чего у нее не было, так это отца, ни в Красноярске, и нигде, и никогда, ни пьющего, ни трезвого, вот это она как раз выдумала напропалую, и деньги ей были в общем-то ни к чему, совсем о другом она мечтала, хотелось жить интересно, чтоб что-нибудь происходило. И никаким бухгалтером она в жизни не была, легко сказать — бухгалтер, это же учиться сколько надо, и все сплошная математика, с которой у Ксении всегда были нелады, все восемь лет, которые она выдержала в школе. Потом работала на стройке, и в магазине, и в парикмахерской пол мела… Где она только не работала! Потом даже пришлось трудовую книжку потерять, были от нее одни неприятности. И лет ей было вовсе не двадцать пять, как она врала Жорику, а девятнадцать, это она прибавила для солидности, а он, дурак, поверил. И ничего ей не нужно было от этого Жорика, кроме человеческого отношения, но разве он поймет? Умный-умный, а дурак, насмешливо думала Ксения, такие девушки, как она, может быть, тоже не каждый день попадаются… Ну все, теперь пора, уже можно к Верке. Ксения поднялась, потянулась со вкусом, без стеснения, теперь уж она уходит, плевать, что они подумают, а впереди целый день удовольствий до самого вечера. И, пританцовывая, чуть не вприпрыжку, поскакала она к метро.

Верка Ермакова первая уехала из их поселка больше года назад поступать в театральный институт. Верка была самая красивая из них, правда, больше не на лицо, а на фигуру, хотя и лицо у нее тоже ничего, смазливенькое. Но самое главное, конечно, это то, что у Верки были связи, один знакомый режиссер, который сказал, что запросто ее устроит, куда она захочет, в институт или сниматься в кино на второстепенные роли. Девчонки собирались вечерами, горячо все обсуждали, спорили, выйдет, не выйдет, и решили так, что, конечно, будет это все не бесплатно, придется Верке с этим типом пожить, но поскольку в высшие сферы иначе не пробиться, то в конце концов плевать, тем более что вообще ей этот режиссер нравился, хоть и не очень молодой дядечка, но симпатичный, и одет по моде, и денег, наверное, навалом, и занудничать зря не будет, у них там это просто. Так она и поехала. Без Верки в поселке была дикая скука. Девчонки ждали известий, исходя любопытством и завистью. Наконец Верка написала: она поступила, правда, не в театральный, а в студию народного танца при каком-то Доме культуры, из этой студии, оказывается, вышла куча талантов, и вообще ей всегда нравилась хореография, она и в детдоме танцевала, так что все хорошо, просто замечательно. Про режиссера она не писала ничего и адреса обратного не дала, но так было даже интереснее, оставался простор для фантазии. Вечером девчонки собрались на кухне. Поужинали, судили и рядили, как там Верка, решили, раз ничего не написала, значит, уж точно с этим режиссером что-то есть, она такая, любит темнить. Ксения сказала: «Это нечестно, раз был уговор в кино, то и устраивал бы в кино». Лично ей хореография совсем не нравилась, но все же и она соглашалась, главное дело — устроиться в Москве, сразу все не бывает, а потом… потом и они к ней приедут, они такую клятву дали — держаться вместе.