Анатолий Чмыхало - Дикая кровь

По ковыльной, желтой от закатного солнца степи, несколько опередив немногочисленную охрану, бок о бок скакали два знатных всадника. Один из них, плосколицый монгол Дага-батор, был в этой степи чужим, ему ни о чем не говорили широкие пастбища, окруженные горами, и извилистые долины рек, и зеленая стена лиственничного леса, уходящая неведомо куда. Ему были безразличны рыжие толпы могильных камней на курганах и гора Кошкулах, имеющая два уха. Он не огорчится, если все это вдруг станет прахом, и не порадуется, если в источнике Торча окажется живая вода, а в урочищах Оспа, Бей-Булук и Ташеба станет тесно скоту. Иная земля породила Дага-батора, и ту, иную землю, он носил в своем сердце.

Другим всадником был горбоносый и хищноглазый Иренек, возвращающийся в свой улус от Алтын-хана. С печалью и нежностью глядел он на родную степь. Она вскормила и вспоила его, дала ему ум и силу, чтобы он защитил ее от чужеземцев и умножил ее богатства. Этого не сумели сделать ни Номча, ни Ишей, не сделал этого и сам Иренек. Первая же попытка что-то приобрести силой кончилась неудачей.

Но пусть не кичится красноярский воевода: времена меняются. И начальный князь киргизов недаром едет сейчас, как с другом, со своим давним, беспощадным врагом. Может случиться, что они вместе пойдут войною на Красный Яр, и ради этого совсем не жалко отдать сегодня табуны и отары.

Когда-то Иренек обвинял Ишея в нерешительности и даже в трусости, и вот он сам теперь начальный князь и точно так же, как Ишей, заигрывает с соседями, под улыбкою прячет острую боль, хитрит — таков, видно, удел всех правителей. Поймут ли это его сыновья?

— Не спеши, если круто. Не унывай, если трудно. О чем задумался, князь? — спросил Дага-батор.

Иренек встрепенулся. В самом деле, чего это он улетел мыслью так далеко? Стоит ли перетряхивать старую обувь, если она вся сопрела? Нужно думать о том, как вернуть себе славу отважного и мудрого, утраченную на степной речушке Иштыюл. Воистину мудрым оказался Иженей, старый, слепой князец, почуявший беду задолго до ее прихода, но Иренек не послушался Иженея, и расплата за то была жестокой: в один час он потерял все, что наживал многими годами.

— Я думаю, к чему тогда, на Божьем озере, ты хвалил мое войско. Я думаю, зачем ты натравливал меня на русских сборщиков ясака.

Дага-батор скрипуче рассмеялся:

— Рваная одежда сменится, острая заноза вытащится.

У реки Уйбата они остановились. Разнуздали коней и ослабили подпруги у седел. Скакуны тянули воду сквозь оскаленные зубы.

Иренек ладошкою зачерпнул воды и плеснул себе в потное лицо и опять вспомнил сыновей — так плескались они на Божьем озере. Если Иренеку придется трудно в бою, то пусть сыновья лучше умрут, чем окажутся аманатами на Красном Яру. С их смертью начальный князь будет все-таки свободен, тогда как аманатство привяжет его к русскому острогу.

Далее путь всадников лежал вдоль Уйбата, по заросшей полынью и пикульником узкой долине. У самого берега зеленели островки осоки, вся другая трава уже пожелтела и стала жесткой, как щетина вепря.

Неожиданно из-под ног коней вылетела крупная дрофа, тяжело прохлопала крыльями на подъеме. Иренек выхватил пистоль и выстрелил. Пуля взрыхлила землю и тонко пропела в небо. Дага-батор снова проскрипел в коротком смехе:

— Улетела, — и заколотил в ладоши.

Иренеку пришел на память случай, когда он убил князя неба. Как радовался он тогда! Но это было давно, все были еще молоды: и Итпола, и Маганах. А Итполу жаль — который уж год сидит пленником у Герасима Никитина, и помочь ему Иренек не может. Впрочем, Итпола виноват сам — не нужно было ему кочевать к Красному Яру.

— Маганах! — позвал Иренек.

— Слушаю, князь, — отозвался тот, горяча своего скакуна.

— Ты доволен конем?

— Доволен, князь!

— Заметь, я сдержал слово.

Долина резко повернула вправо. По руслу пересохшего ручья обогнули невысокую скалистую гору. Иренек поймал ноздрями легкий запах березового дыма. Неподалеку где-то были люди, скорее всего пастухи, потому что, насколько знал начальный князь, в этих местах улусы не кочевали.

Впереди обозначилось бурое болотце, за ним густо бугрились купы тальника. Чавкая грязью, кони одолели топкое место и пошли вдоль кустов, позвякивая удилами. Вскоре тальник кончился, по пригорку побежал редкий кряжистый сосняк, пахнуло густым настоем хвои и грибами. Едва углубились в лес, увидели поджидавшего всадников человека на сухопарой киргизской лошади, он скромно поприветствовал Дага-батора и Иренека и присоединился к ним.

Это был князец Конкоша. Он ничего не объяснял, как оказался в бору и куда ехал, да его об этом никто и не спрашивал. Дага-батор подумал, что Конкоша поставлен здесь Иренеком, а Иренек подумал, что есть какая-то новость, о которой Конкоша предпочитает молчать в присутствии монгольского зайсана.

Стемнело. Взошла на холмы луна. Она высветлила тихие лесные поляны. На одной из полян всадники остановились на ночлег. Воины стали налаживать костер, на ложе своим хозяевам наломали сосновых веток. Покуривавший у костра длинную трубку Дага-батор вдруг узнал Маганаха:

— Ты шел за войском Алтын-хана?

— Ты правду сказал, князь…

Воспользовавшись тем, что Дага-батор разговорился с Маганахом, Иренек снова вскочил на коня и вместе с Конкошей зарысил к опушке бора, что слабо светилась невдалеке. До Дага-батора долетел его гулкий голос:

— Где-то должна быть юрта? Я посмотрю.

Они ехали молча до той поры, пока костер не скрылся в соснах. Затем Конкоша сказал:

— Ты долго гостил, князь. Уже третьи сутки тебя ждет гонец прославленного Сенге-тайши высокородный Байту-зайсан.

— Где он? — нетерпеливо спросил Иренек.

— Я провожу тебя к нему.

Шагом они проехали по дну распадка, пересекли речушку с вязкими берегами. Запахло тиной, похолодало. И вскоре кони вынесли всадников на поляну, где курилась зеленым дымком одинокая юрта. Передав Конкоше коня, Иренек заторопился к вышедшему из юрты Байту-зайсану.

— Менду, — поздоровался зайсан, уступая Иренеку дорогу.

Когда они остались в юрте вдвоем, джунгарин осведомился, хорошо ли доехал киргизский князь, не было ли в пути непредвиденных задержек. Все так же резв быстробегущий аргамак Иренека, этот горный хрусталь, или уступает в скачке гнедому коню обреченного на поражение Дага-батора?

Начальный князь поблагодарил зайсана. И доехал скоро, и конь по-прежнему легок. И губы лоснятся от жирной пищи.

— Доброе седло украшает лошадь, умные речи украшают человека, — сказал Байту-зайсан, медленно раскачиваясь над костерком, в котором вилась и потрескивала береста.

— Да будут бесконечны твои дни, Байту-зайсан.

И лишь теперь лукавый джунгарин заговорил о том, что привело его сюда. Сенге-тайше, самому сильному из монгольских владык, известно, что киргизы по-прежнему дружны с Алтын-ханом. Это огорчает Сенге-тайшу, как и поездка Иренека в ставку Лопсана. Если так пойдет дальше, киргизы никогда не найдут сочувствия и защиты у черных калмыков.