Анатолий Чмыхало - Дикая кровь

Герасима Никитина на Красном Яру сменил Алексей Сумароков. Новый воевода не успел еще разобраться толком в том, что принял, как из Киргизской степи пришла беда. По обоим берегам Енисея грянули под острог калмыки и киргизы.

День выдался теплый и ясный. Люди косили сено, а те, что были в городе, плескались в реке. Ничто, казалось, не предвещало невзгоды. И вдруг над рекою Базаихой повалил дым. Тот дым сразу увидели караульщики на Афонтовой горе и сами разожгли костер. А немного погодя запылала заимка Якунки Торгашина, что на заречном лугу, под Красным гребнем.

В остроге суматошно ударили сполох, и выскочивший на острожную стену щуплый и подвижный воевода увидел не только дымы на обоих берегах Енисея, но и набитые людьми лодки, которые направлялись к городу со стороны Лодеек. Гребцы спешили, чтоб не попасть в руки наступавших инородцев.

Закрывались городские ворота и калитки. К стенам и башням бежали пушкари, пешие и конные казаки, черкасы. Понимая опасность, грозившую всем горожанам, бабы загоняли домой ребятню, запирались в избах, лезли в погреба.

Прискакали дозорщики. В бешеном галопе запалили коней — бегуны тяжело дышат, дрожат.

— Сила несметная! — вскричал молодой дозорщик. Воевода пятернею закрыл ему рот:

— Ч-ч-ч! — и усмехнулся: — Трусоват же ты, парень.

А у самого смех отдавал горечью. Сам думал, как выстоять, коли врагов тьма тьмущая, и тут же послал подвернувшегося под руку пожилого степенного казака в Енисейск.

— Спроворь в лодку, да и отчаливай. И воеводе енисейскому Кириллке Яковлеву передай, пусть шлет людишек в подмогу.

Казак убежал, а воевода опять к молодому дозорщику:

— Сколь насчитал их — говори, парень, да не вали шибко.

— На заречной дороге тыща, а может, и две! А то и все пять! — горячо заговорил дозорщик.

— И горазд же ты считать, парень! Теперь сходи-ко домой, пообедай да приходи сызнова — инородцев бить станем.

Воевода в легком кафтане, шустрый, выглядел удальцом — лет на сорок, хотя ему уже за полсотни, расчесанная бородка цвета прошлогоднего сена, а быстрые глаза и не поймешь какие: вроде бы карие, а то зеленью отливают. За кушаком у воеводы был новенький пистоль — рукоять в бронзовом окладе. Оглядывая окрестные холмы и березняки, Сумароков пытался угадать, откуда появятся киргизы, какую из четырех стен они попытаются взять напуском. Будь он на месте киргизского начального князя, пошел б на город по степи, со стороны Бугачевской деревни. Должно, так и будет.

На стену по шаткой лестнице взбежал городничий и — к воеводе:

— Пастух пригнал скот. Ворота открыть или калитку?

Сумароков оглядел степь, приказал:

— Ворота. Да потом закрыть не забудь!

А набат гудел над городом, над деревнями, над качинскими и аринскими улусами. Гудел неистово, грозно, собирая всех за толстые лиственничные стены, обнесенные с внешней стороны рвом и надолбами.

На какое-то время киргизы потерялись, пропали. Пожары за рекою успели прогореть. Другие заимки никто не поджигал. И кое-кому уже верилось, что инородцы всего-навсего пугнули горожан и ушли.

И вдруг запластала Бугачевская деревня, самая крупная на левом берегу Енисея. Птицами взлетели в небо клубы огня. Белыми рукавами потек дым по логам, заслоился в долине Качи. Затем вихри пламени окутали правобережную заимку Дементия Злобина, сам атаман был в городе и с острожной стены видел конец своего гнезда.

— Ух, басур-м-маны! — его старческий голос сорвался и задребезжал. Сбросить бы атаману годков с двадцать, показал бы он себя, не одна киргизская голова пошла бы в уплату за сгубленное добро.

Впрочем, у Дементия есть сын Михайло, теперешний атаман конной сотни. Научился рубить не хуже отца — если с размаха, так развалит до самого кушака. И сердит в бою, и отчаян, пусть берегутся его киргизы, Мишка не опустит обиды.

Над Енисеем прокатился и замер далекий выстрел. Это ударила большая пушка Введенского монастыря. Далеко зашел неприятель.

— Отец игумен киргизов пугнул, — услышав гул выстрела, сказал Ульянко Потылицын, только что приплывший в острог вместе с тремя братьями и иными лодейскими мужиками и бабами. Братья стояли на стене неподалеку от воеводы и с замиранием сердца следили за Лодейками, где остались их дома и все хозяйство: подожгут киргизы деревню или пройдут мимо?

Неприятелю всего удобнее было идти в напуск со стороны Бугачевской деревни. Сюда и целились стволами пушки острога. Здесь держала осаду пешая сотня Родиона Кольцова. Со смотровой площадки Покровской башни Родион смотрел на подступившие к городу березняки. В них не было ни души.

— Долго же мы киргизов искали, а тут они сами пришли. Ежели так, то непременно бить будем! — сказал Родион.

Набат стих, и степь замерла. Красноярцы ждали появления инородцев у стен города. До вечера никто из киргизов не показался. Казаки стали намекать атаманам и пятидесятникам, что теперь можно бы и по домам — день был субботний и не лишне б истопить бани, попариться.

Но атаманы не верили кажущемуся благополучию. Они знали воинские обычаи немирных племен. Чего-то молчат, выжидают, а затем кинутся враз, и попробуй тогда отбиться.

Через приехавшего в острог нового воеводу Ивашко получил из Москвы строгий наказ: явиться туда для сыска по изменному делу, объявленному на Ивашку Герасимом Никитиным. Ивашко собирался уплыть с казаками, что должны были везти царю мягкую рухлядь. Отъезд наметили на воскресенье, а в субботу подошли киргизы.

— Не до сысков теперь, — сказал воевода.

Так и застрял Ивашко в городе вместе с приемным сыном Федоркой, который хотел проводить отчима до Енисейска, взять там осетрины и икры на продажу и вернуться. В улусе осталась одна Варвара с детьми да с захребетниками. Ивашко боялся за нее, как бы не попала в плен к киргизам, но помочь ей сейчас он уже ничем не мог.

Весь субботний день он неотлучно находился при воеводе. Прежде чем идти в напуск, киргизы наверняка пришлют для переговоров своих людей, а Сумароков не знал по-киргизски ни одного слова. Вечером Ивашко выбрал время поужинать, заскочил с Федоркой к женке Родиона. В пахнувшей квашней избе она сунула им по калачу, налила молока в деревянную миску.

В Малый острог снова попали затемно. И оказалось, что Сумароков собирался уже посылать на поиски Ивашки: есть перебежчик. Инородец сидел под стражею в Спасской башне, куда и направились воевода и Ивашко. Стрелец, несший впереди оплавленную свечу, посторонился, войдя в башню, и от удивления у Ивашки отвисла челюсть. Перед ним был Маганах.

Пастух зарадовался встрече, закланялся Ивашке и воеводе.

— Знаешь его? — кивнул воевода.

— Шуряк, — ответил Ивашко.