Дмитрий Ахметшин - Пропавшие люди

— Народ собирается, — довольно говорит Сандра. Под тоннами косметики, густыми мазками покрывающую бледную кожу, задвигались щёки. — В наш разогрев запустили бутылкой. Они унылые уроды. Значит, можно выходить.

— Да они же не стоят на ногах. Они невменяемы. Скажите что-нибудь, миз Блажек!

Арс скосил глаза и увидел толстого хрена в потрёпанном сером пиджаке, к лицу которого намертво приклеилось озабоченное выражение. Не то промоутер, не то представитель лейбла…

— Это мои мальчики, — довольно говорит Сандра. — Они прибегут на сцену даже из-под скальпеля патологоанатома.

— Ну, давайте не будем доводить до крайности, — нервничает Пиджак.

Арс чувствует симпатию к Сандре. Всё-таки из всех околомузыкальных кровососов она лучшая. Самая жирная и самая наглая крыса, но куда лучше этого слизняка. Никогда не перегрызёт музыканту провода.

Даже не хочется её расстраивать.

Арс поднимает голову. От волос, спадающих на лицо, воняет блевотиной и сигаретным дымом.

— Мы не будем сегодня выступать.

Брови Сандры дёргаются, ползут к переносице, словно две большие мохнатые гусеницы.

— Как это нет? Поговори мне ещё тут, вокалюга позорный.

— Что? Что он бормочет, — волнуется Пиджак.

Арс собирает расползающиеся в разные стороны язык, нёбо и носоглотку. Говорит громко, перекрывая гитару, отмечая, как чётко звучит каждое слово:

— Мы не будем сегодня выступать, Сандра!

Восклицательный знак тонет в грохоте падающей мебели. В воздухе повис грязный минорный след от последней ноты. Слизняк и Сандра оборачиваются, следом, немного повозившись, Арс. Откуда-то появился Блондинчик в трусах и белоснежной рубашке, на лице медленно, словно в замедленной съёмке, проявляется испуганное выражение.

— Всего лишь упал Малыш, — говорит Арс. Делает попытку подняться на ноги. — Я не хочу сегодня играть.

— Кто напугал Малыша? — глаза Блондинчика плавают на бледном лице, как будто монетки на дне осенней лужи. — Как не будем играть? Я видел тёлочек в первом ряду. Зуб даю, они заплатили за билет не меньше штуки рублей.

— Что, бля, значит — не будем? — Сандра в ярости, карандаш в её пальцах хрустит, готовый переломиться надвое. Арс уверен, ещё немного, и он увидит пробегающие по кончикам её волос электрические разряды.

— Скажи всем, чтобы убирались. Скажи, что Манки сломал себе гитару, член… да что угодно. Плевать. Я не хочу сегодня играть.

Арс чувствует как гремучая смесь в желудке и в лёгких просачивается в мозг отравленными ручейками. Сжимает голову руками, пытаясь укрыться от тишины, что оказалась вдруг гораздо громче дисторшированного гитарного рёва.

А потом, какое-то время спустя, комната вновь вскипает звуками.

— Он не дышит! — верещит Пиджак где-то далеко. Он наступает на гитару, она хрустит, протяжно звеня струнами. — Упал со стула и сломал шею!

Сандра уже там. Она всегда знает что делать. Всегда. Холодная, как влагалище монашки, расчётливая, она никогда не тратит время на сантименты. Переворачивает Манки на спину, откинув с лица грязные дреды, оглядывает шею и подбородок. Щупает пульс.

— Сделайте ему искусственное дыхание, — стонет где-то рядом Блондинчик. — Сделайте же, кто-нибудь! Это же Малыш!

Сандра ждёт, пока буря немного стихает, и говорит хриплым голосом:

— Мёртв.

— Вы чокнутые музыканты! — взвывает Пиджак и выскакивает за дверь, потеряв перекидной блокнот и ручку. Разлитый на полу ром оставляет на страницах жирные оранжевые пятна.

Блондинчик оседает рядом с Арсом, размазывая по щекам сопли и слёзы.

— Пошли.

Арс, покачиваясь, стоит над Блондинчиком. На подбородке следы рвоты, глаза сияют потусторонним светом, таким, что кажется, там поселилось северное сияние.

— Куда?

— Играть.

— Теперь? Играть?

Саня истерично хохотал до первой пощёчины. А потом затих, всхлипывая и заламывая пальцы.

— Я сказал Сандре, что мы выйдем. Сегодня мы простимся с Малышом, как подобает. Иди проблюйся и выходи. Сигыч и Лиходеев на сцене, расставляют своё барахло.

— Ты им сказал?

— Нет.

— Это гитара Малыша.

Арс бережно придерживает гитару за гриф. Пальцы оставляют на лакированном дереве жирные следы.

— Сегодня я буду играть на ней. Вставай.

Гула толпы со сцены в тот день почти не было слышно. Казалось бы, музыканты делали свою работу, ту же, что и всегда, вклад в индустрию развлечений для того, чтобы офисные черви, младшие научные сотрудники или длинноволосые мальчишки в напульсниках смогли получить свою долю удовольствия и расстаться с несколькими мятыми сине-зелёными бумажками. Они всегда кривлялись, орали и матерились со сцены ради денег. Ради них зевал за пультом техник по свету, ради них днём носился по жаре парнишка-курьер, что сейчас слэмится в зале, натыкаясь на широкую грудь охранника.

У Арса нет песен про деньги. «Money» Пинкфлойда уже давно побывала в каждом плеере, тысячу раз переосмыслена, обкатана множеством умов, побывала не на одном языке, слетала с его кончика и в стихотворном виде, и в виде всё новых и новых песен новых и новых групп.

Арс не видел в этом смысла.

Ни один человек не выживет в современном мире без денег. Артист не сможет ни записываться, ни качественно перекладывать то, что рождается в голове на гитарный гриф или клавиши синтезатора. А что до их количества… ну что ж, умный человек всегда найдет, на что бы их потратить, а от алчного они всё равно разбегутся. До, или уж после смерти, на самом деле не так уж и важно.

Им и раньше приходилось выступать в усечённом составе. И в тот момент каждый в группе играл с радостной мыслью, что он поднимет на этом концерте немного больше бабла. Четверо не пятеро, гонорар делится намного легче. Можно будет купить на пару бутылок рома больше, или закупиться у какого-нибудь местного диллера манягой. В случае Лиходеева — отправить денег домой жене или снять шлюху классом повыше. Или и то и другое сразу.

Сейчас выступали не за деньги.

В каждом взрывалось душное, дикое ничто, разливались реки буйной музыки на грани нервного срыва. И каждый с болью отмечал дыры и овраги отсутствующей партии.

После пятой песни Арс разбил гитару об пол и ушёл.

— Я никогда не слышала такого выступления, — говорит Сандра совершенно нормальным голосом. Визга электрической пилы в нём как будто никогда не было.

Она сидит прямо на полу, кутаясь в край кулис, словно в балахон. Безупречный, жирный макияж напоминает маску.

Её рвёт словами:

— Круче, чем у «Перцев». Я была на том концерте в восемьдесят восьмом, можешь мне поверить, сейчас было круче. Когда ты сказал про Малыша, толпа обезумела. Думала они повыпрыгивают на сцену. А Саня, он рубил так, что порвал все струны. А Сигыч плакал. А Лиходеев был спокоен, как удав. Виртуоз, консерватория, блин, у него даже руки не дрожали. Куда он делся, кстати?