Дмитрий Ахметшин - Пропавшие люди

— Посмотри на себя, чувак. Крыша на месте, но пол прогнил и вот-вот провалится.

Воздух вокруг Арса накаляется. Воняет немытым телом, пивные баклашки под столом катаются с противным звуком.

Малыш примиряющее улыбается. Запускает руки в волосы, сцепляет их на затылке.

— Послушай, чувак. Я знаю, что тебе тяжело. Но я также знаю, что ты это переживёшь, и только хочу немного подтолкнуть. Мы же друзья, ну. Послушай меня, хотя бы раз доверься мне.

Арс с силой впечатывает мышку в стол.

— Только ты можешь так честно и открыто говорить банальности.

Одеваются. Арс влезает в джинсовую осеннюю куртку на меху. Натягивает шапку. Стены пихают тебя обшарпанными углами, пол стонет под ногами. Двушка под самой крышей, так что слышно, как чистят перья и устраиваются на ночлег голуби. Из соседней комнаты играет Моралес, на подоконнике дымится недопитый чай.

На какие средства семнадцатилетний пацан обитает в центре Самары, Малыш не распространялся. Да Арс не особо и спрашивал. За всё время, пока он жил здесь, ни родители Малыша, ни какие-нибудь его родственники ни разу не появились. Он живёт один, сам себе готовит еду, сам ходит за продуктами, сам открывает дверь соседям во время ночных репетиций с саксом, когда те приходят жаловаться на шум. Разговаривает с ними очень вежливо.

Малыш никогда не выключает музыку, часто оставляет гореть свет. Уходит всегда как будто на минуту, словно бы сейчас покурит и вернётся.

Они выходят на улицу. Снег лезет под куртку, будто желая согреться. Малыш в своём бешеном красном пальто и шарфе похож на снегиря. На голове всё та же кепка, он плывёт в холодном воздухе, словно ледокол.

Бредут до ближайшей остановки. Вечер четверга, и вокруг полно людей. К каждому автобусу, выныривающему из-за поворота, прикованы десятки глаз, тут же образуются небольшие очереди. Холодно, и струйки пара смешиваются над головами, размывают свет фонаря.

Малыш лыбится.

— Помнишь, как мы взрывали чарты на Ленинградке?

— Ну. Прям как Ю Ту, — Арсу интересно, он вращает головой, как выпавший из спячки филин. Что же всё-таки задумал друг?..

— Значит, сейчас тебе будет легко. Ты конь.

— Сам ты конь.

— Послушай меня. Ты конь, а вот там едет автобус. Залазаешь в него через переднюю дверцу. И говоришь… как, по-твоему, говорят кони?

— И-го-го, — выдавливает Арс через заиндевевшие губы.

— Вот. Это и говоришь. Громко и от души, чтоб все слышали. Три раза. И не улыбайся при этом, улыбнёшься — всё пропало. Просто пробиваешь билетик и спокойно едешь до следующей остановки. Там и встретимся.

— Иди на хрен. Я же тебе не младший брат, чтобы надо мной издеваться.

Глаза Малыша смеются, хохочут, сияют настоящим светом, тем самым, что остался в одном из окон на последнем этаже.

— Ты мне больше, чем младшенький. У меня никогда не было братки. Знаешь, как хотелось брата и сестричку? Я даже родителей, помню, упрашивал, когда мне было лет семь или восемь. Папу. Даже подкупить его пытался. У нас дома были кассеты с порнухой припрятаны, я тайком насмотрелся и быстро смекнул, что к чему. Достал из шкафа также припрятанную мамой бутылку вина, чтобы родителям перед этим делом выпить, собрал денег из копилки. Подхожу к отцу и говорю: Па, значит, братку хочу. Сделай, а? И деньги протягиваю. Я, говорю, на памперсы ещё подзаработаю потом.

— А он что?

— Он как пошёл ржать. Ща, говорит. Выпил и спать завалился. Я тогда партизанским способом начал действовать. Нашёл презервативы и проткнул их иголочкой. Вот за это влетело потом. И всё равно ничего не получилось.

Малыш закидывает на плечо Арсу руку.

— Так что ты мне как брат. Честно.

— И что, ты думаешь, в этом будет толк?

— Я сам так делал, — утверждает Малыш. — Был такой период, когда хотелось повеситься в толчке. Очень хорошая встряска получается. И для тебя, и для людей. Знаешь, какие у них глазищи делаются? А многие и вовсе не замечают. Ну, сам увидишь. Ну как?

Автобус уже подкатывает к остановке. Арс выныривает из-под руки, неуверенно идёт к открывающимся дверям.

— Представь, что ты конь, — орёт следом Малыш. Кто-то в толпе оборачивается на голос, смотрит в их сторону пустыми сизыми глазами. Малыш оглушительно смеётся, потирая восковые от холода руки.

— Скачи галопом!

Гитара визжит, превращая духоту помещения в пропитанный болью и злостью фарш. Чёрная коробка с уголками, обитыми для внушительности (а может для какой-то практической пользы) железом, корчится, плюётся звуками, словно советский пулемёт времён второй мировой.

Хотя нет… для очень даже известной пользы. Чтобы пьяные вдрызг музыканты не расхреначили музыкальную коробочку гордой фирмы «Маршалл» к чёртовой матери.

Арсу очень хотелось сейчас подняться на ноги и сделать с этим ящиком что-то, что вызвало бы у её создателя инфаркт. Но пол держит крепко, обвив ноги, руки, пытаясь уцепиться скрюченными пальцами за шею, расцарапать набухшие лимфоузлы.

Вот так бывает. Ты чувствуешь себя мухой на потолке, которая вдруг осознала, что делает что-то противное законам притяжения.

Пусть играет, Манки, малыш. Арс с усилием поднимает голову и видит, как Малыш раскачивается, стоя на стуле. Из-за дредов, летающих из стороны в сторону, похож то ли на диковинного морского обитателя, то ли просто на швабру. Коренастый, с руками, напоминающими плети какого-нибудь африканского вьюнка, ловкого и хищного. Жилистый и прыгучий, из-за чего уже здесь, в группе, его прозвали Обезьянкой. На голой груди и животе блестят капли пота. Бородка слиплась и торчит мокрыми колючками, подвижные брови изгибаются чуть не по синусоиде, и эта синусоида непременно соответствует ритму извлекаемой из инструмента музыки. Разевает рот, но голоса не слышно; осколок медиатора вгрызается в струны V-образного «Джексона», старины Рэнди, как ласково зовёт гитару Малыш.

Веселится, чертяга… Хорошая трава заведёт кого угодно. А той травы сегодня были целые стога! И ещё виски. И коньяк… Хотя Манки и без допинга всегда готов к веселью. Единственный в команде, кто умеет веселиться абсолютно бескорыстно, насыщая своим настроением окружающих.

— Вот такой у нас должен быть звук! Да! От такого звука я вся теку, — визгливый, с небольшим акцентом, голос Сандры перекрывает всё, всё вокруг. Организм бунтует под звуки этого голоса, и сфинктер болезненно сжимается. — Может тебя взять третьим гитаристом, а? А, ты у нас уже второй гитарист… а у тебя нету брата-близнеца?

Сандра — их менеджер. Старуха, как прозвали её музыканты, родом откуда-то с ближнего запада (то ли Польша, то ли Швеция), тощая, как сама смерть, с увеличенной силиконом грудью. С роскошными русыми волосами без всякого намёка на седину, непослушно спадающими на лицо. Арс считал, что ей нужна коса. Хотя бы на голове — как намёк всем тем, кто осмелится заступить ей и её ведомым путь. Она выглядит среди них, детей металла, как настоящая шлюха — чёрная юбка до колен, блузка настолько белоснежная, что из недр желудка поднимается жгучая волна; пуговицы все застёгнуты и сверкают. Арс хочет ей сказать, но все слова расползлись куда-то по кишечнику.