Дмитрий Ахметшин - Пропавшие люди

— Здесь живёт один сумасшедший шляпник, — перебивает Лену Арс. Будто и не слушает. — На чердаке. Думаю, мы к нему зайдём.

Он влетает в подъезд, оставив девушек слушать удаляющийся топот по лестнице.

— Ну вот, — сказала Лена. — Убежал от меня.

— Он не от тебя убегает, милая, а от своего прошлого, — смоля сигарету, говорит Таня. — Что там у вас произошло?.. А, в сущности, не важно. Не рассказывай.

Они катаются на качелях и ждут, пока не выйдет Арс со своим другом.

Портвейн сделал Арса разговорчивым. Глаза смеются пьяным волчьим смехом, блуждают туда и сюда, как две отвязавшиеся лодки в прибое. Иногда они встречаются с глазами Лены, уже не чураются так, как раньше. И тогда становится хорошо. Но всё же не как в прежние времена, думает Лена. Не так.

— Эту музыку можно играть на чём угодно, — рассказывает он Тане.

— Продолжай, — смеётся она и лукаво прибавляет: — Я перескажу Злому.

Они, теперь уже вчетвером, расселись возле фонтана, слушая шум воды и разливая по стаканчикам бледно-красное пойло. День простирает над головами длинный хвост, готовясь нырнуть за горизонт. Шляпником оказался смешной парень одних годов с Арсом, одетый в мешковатые штаны и лёгкую красную куртку. Невысокий, только самую малость повыше Лены, и едва достаёт носом до подбородка Арса. Голова, несмотря на тёплый день, глубоко сидит в клетчатой кепке, и складывается ощущение, будто его оттуда вытряхнул какой-нибудь фокусник, взявшись за козырёк. Как в цирке.

— Это Паша, — представляет его Арс, когда они часом раньше вышли из подъезда. — Или Малыш.

— Привет, — говорит Паша. — Как дела, девчонки?

Улыбается, показывая отсутствующий в уголке рта зуб, улыбается легко и беззаботно, как будто кто-то включил фонарик. Над верхней губой и на подбородке у него пробиваются чёрные волоски, похожие на молодые побеги пшеницы.

Руки всё время в карманах, и у Лены возникло подозрение, что он так поддерживает штаны, чтобы не спадали. Воротник куртки стоит стоймя, с внутренней стороны он превратился из малинового в грязно-бурый.

От него пахнет луком и почему-то шоколадом — дикое сочетание, но, как ни странно, приятное. Когда говорит что-нибудь или рассказывает, то улыбается и искоса поглядывает на собеседника. Греет не словами, но тоном, тёплым, как песок Ямайки, таким же густым и сыпучим.

Они сидят на одной из шумных лавочек Ленинградской улицы, местного Арбата, (или, если сравнивать с Пензой, то местной Московской улицей), и Арс раскачивается из стороны в сторону, держа на коленях пластиковый стаканчик. Слова извергаются из него как из прохудившегося ведра.

— Это возможность выразить то, что лезет из тебя, хоть словами, хоть звуками, и все, все это понимают. Хотя на самом деле тебя совершенно не колышет, поймут тебя или нет. Тебя совершенно не колышит вся эта хрень, что происходит вокруг, и это здорово. Имеешь значение только ты. Вот что круто.

— Ты, мой друг, всегда имеешь значение, — говорит Малыш и тепло хлопает его по плечу. Переглядывается с Таней, подмигивает.

— Да! — глаза Арса горят, того и гляди спалят собственные брови. — Что-то уныло тут. Повеселимся, ребят?

Он хватает гитару — акустическое детище Самарской мебельной фабрики со стальными струнами, перекрашенное в невероятный зелёно-оранжевый цвет. Кажется, только одно это сочетание может довести до солнечного удара. Перекидывает через голову ремень. Оглядывается и замечает Лену.

— Лен, раз уж ты в нашей компании, возьми шапку… Паш, дай ей шапку.

— А что делать? — растерялась девушка, неловко сжимая кепку, которую вручил ей Малыш.

— Собирать деньги, конечно. Половина нам, остальные — тебе на обратный билет.

— Я не умею…

— Всё будет нормально. Ты красивая. Они поведутся. Ну, погнали!

Струны стонут под чёсом медиатора. Павел извлёк из потёртого чехла саксофон, похожий на большую блестящую улитку, вытряхнул неизвестно как туда попавшие семечки. Таня со смехом затыкает уши и зажмуривается. Потом открывает один глаз, чтобы посмотреть, как Арс скачет вокруг, барабаня по струнам и напевая дурным голосом о неразделённой любви к местному пивзаводу. Малыш отплясывает чечётку на скамейке, щедро осыпая звуками ошалевшее небо.

Люди при галстуках и прилично одетые, спешащие по своим делам, шарахаются от сумасшедшего оркестра, почтенные матроны и мамаши с детьми ускоряют шаг и поджимают губы. Другие останавливаются и слушают с улыбкой, либо просто стоят в сторонке, робко, невзначай бросая на них взгляды.

Таня хохотала до упаду. Потом отобрала у Лены головной убор, схватила её за руку и потащила по кругу, щедро улыбаясь прохожим и протягивая к ним кепку. Через некоторое время оттуда сыпались мятые десятирублёвки, а на дне звенела мелочь. Какая-то полупьяная компания, со второго куплета нестройно подпевавшая Арсу, вручила Лене почти полную бутылку коньяка.

— Ты что? Это же так весело! — кричит ей на ухо Таня.

Лена молчит, нервно держа в руках початую бутылку.

Воет ветер, срывая ворон с проводов, и Лене вспоминается школьная библиотека. Когда в окно врывался ветер, вздымал со стола подшивки газет, и они кружились вокруг, бестолково хлопая страницами, как эти вороны.

Тучи опустились совсем низко. Отсюда они кажутся свинцово-белыми и рождают вязкое ощущение, что им не будет конца и края, что они окутали весь мир. Какой должна тогда казаться Земля из космоса? Наверняка, огромным снежным комом.

Мысль сама по себе очень смешная, но Лене не хочется смеяться. Положив подбородок на руки, она наблюдает, как сыплются сверху снежные крошки. Первый настоящий снег в этом году. Утром по телевизору сказали, что дома он уже выпал. «Опасная гололедица», — так они сказали, и показали покрытый тончайшим слоем снега тротуар на Московской улице и фонари со снежной короной, похожие на магические шары в Хрониках Нарнии.

— У вас потрясно красиво, — одобрила Таня и ушла жарить картошку на кухню. А Лена, вспоминая тот ужасный вечер, сказала себе, что хочет домой.

Рельсы разрезают темноту, и трамвай бредёт по ним, покачивая огромным красным задом. Вечер выдался морозным. По этому случаю включили шумную ворчливую печку, и в салоне довольно тепло. Народу почти никого. Кондуктор, восседающая на своём троне в смешном розовом фартуке, читает газету. Парочка невзрачных типов, нахохлившихся на сиденьях, (хмырей, как обозвал их Арс), кажутся неотъемлемой частью вагона. Наверное, таких нанимают специально. Для массовки. Должен же даже в самый паршивый день в трамвае кто-то ездить и смотреть из окна, привлекая новых клиентов, демонстрируя всем видом — как здесь тепло и как дёшево стоит проезд.