Александр Мигунов - Сказки русского ресторана

— Знаете что, — сказал он Каликину. — Мне, пожалуй, пора идти. Вот деньги. Расплатитесь за меня.

— Слишком много, — крикнул Каликин, взглянув на купюру в сто долларов. — Вы съели не больше, чем на десятку.

Иосиф шёл к выходу, не оборачиваясь. Сдачи бы взять у официанта и вернуть девяносто долларов этому странному собеседнику, но где тот служитель, и как он выглядит? Лица его Каликин не запомнил, поскольку когда его обслуживали, он либо вглядывался в меню, либо, заказывая еду, глядел на красный фартук служителя. К тому же здешние официанты были армянами, либо грузинами, все кавказского происхождения, и для рассеянного взгляда все были похожи друг на друга.

Каликин бросился вслед за Иосифом, догнал его у выхода из ресторана, почти насильно всучил купюру и вернулся за свой столик.

— Удачи! — тихо сказал Каликин в направлении человека, который ему сначала понравился, потом вызвал сильное раздражение. Сейчас же тот самый человек возбудил в Каликине жалость, от которой в носу защекотало, а на глаза продавились слёзы.

После того, как Иосиф ушёл, Каликин ещё посидел в ресторане. Шумная пьяная обстановка стала его несколько раздражать, как случается с трезвыми людьми, попавшими в компанию выпивающих. Он от алкоголя не отмахивался, но сегодня, как ни странно, оставался трезвым, — не от того, что пить не хотел, его отвлекали беседы с Иосифом. «Да, пора встать и уходить», — поглядел Каликин по сторонам в надежде увидеть официанта и расплатиться за еду.

Не выпить — для русского ресторана это почти что неприлично. Ресторан покидать полагается так: заплетаясь ногами и пошатываясь, намурлыкивая песенку под нос, грезя о принце или принцессе, забыв до утра о всех проблемах. Вот и у Каликина не получилось покинуть «Русскую Сказку» трезвым.

— Позвольте присесть? — спросил у него мужчина, одетый на торжество, и даже не галстук, а белая бабочка, севшая на белоснежную рубашку под гладко выбритым подбородком.

«Как же такому отказать? Да и спешить мне, вроде бы, некуда», — подумал Каликин и кивнул.

— Знаете, я случайно услышал одну из ваших бесед с Иосифом, — заговорил элегантный мужчина. — Нет, не подумайте, что подслушивал. Просто, когда вы обсуждали смерть корректора Руксельбаума, в тот момент не играл оркестр, никто не орал, не хохотал, а я оказался от вас очень близко, вон за тем столиком приятеля. К тому же, я одарён острым слухом; ну, не таким уж совсем замечательным, как слух у летучей мыши, но на слух я не жаловался никогда. Помогло, видно, то, что моё прошлое не оглушало меня рок-концертами, грохотом техники, дискотеками, стрельбой и разрывами снарядов, и оттого в моём внутреннем ухе совершенно не пострадали волосковые сенсорные клетки. Но, извините, я отвлекаюсь, пытаясь, как следует оправдать то, что подслушал ваш разговор. Я бы не стал вас беспокоить, но дело в том, что я знал Руксельбаума так, как никто его не знал. Да, человек он был скучноватый, точнее сказать, не компанейский. Но знали бы вы, какой острый ум таился в лохматой седой голове! Из всех двадцати трёх человек, правивших рукописи издательства, я был единственным, кто ценил его, и кто прочитал, что он написал на полях его последнего манускрипта. Да, и ещё важно добавить, что на той же странице этой рукописи он удивительно недурно изобразил карандашом Архангела с огненным мечом, охраняющим путь к дереву жизни…

— И что он такое там написал? — спросил Каликин, не вытерпев паузы в захватившем его рассказе.

Пауза длилась всего секунд пять, но в эти секунды Иофилов сумел молча высказать нижеследующее:

«Видите, если я вам процитирую то, что корректор нацарапал на полях пропавшего манускрипта, вам это покажется чистым вздором. Понять это можно, лишь ознакомившись с содержанием всей рукописи. Кстати, тот манускрипт не пропал; я удалил его со стола, как только Руксельбаума умертвил. Зачем, вы спросили бы меня, я погубил того корректора и изъял тот манускрипт, какими мотивами я руководствовался? За вашим вопросом кроется бездна всего, что я мог бы вам сказать, но лучше вам в бездну ту не заглядывать. Отвечу вам так: вначале всего, как сказано в Библии, было Слово, но и в конце тоже будет Слово. Руксельбаум это Слово обнаружил, поправив неточность в манускрипте, автором которого является хорошо мне известный Абадонин. Опасность того Слова для человечества я мог бы сравнить с той частицей материи, какую Большой Адро́нный Колла́йдер на границе Швейцарии и Франции мог бы когда-нибудь расщепить, начать безостановочную реакцию, и в огненный шар обратить планету»…

— Позвольте мне лучше процитировать, — сказал Иофилов после паузы, — более понятное высказывание: «Реальность — бесконечная вереница шагов, уровней понимания, и, следовательно, она непостижима. Поэтому мы живём, окружённые более или менее таинственными предметами». Этим Набоков хотел подчеркнуть, что люди, ничего не понимая, строят фальшивую реальность, в которой создают законы, логику и прочие шаткие подпорки, на которых их реальность может удержаться. И если подпорки эти обламываются, люди теряются и гадают, что же они сделали неправильного, и срочно строят другие подпорки. А дело то в том, что человеку вообще не дано знать, что правильно или неправильно… Что вы думаете об этом?

— Совершенно согласен! — сказал Каликин, и намерен был дальше поговорить на любопытнейшую тему, но его собеседник раскрытой ладонью просил дальше не продолжать.

— А знаете что? — подмигнул Иофилов. — Давайте о чём-нибудь попроще. Почему бы нам с вами, например, не создать особый момент?

— Что вы имеете в виду?

— Это момент, когда мир — прекрасен. Это, когда нас ошеломляет трудноуловимая красота, которая, чтоб её обнаружить, требует удачного сочетания всего, что нас в данный момент окружает. В жизни рядового человека этих моментов, увы, так мало, что жизнь рядового человека — содержимое мусорного ведра, в котором прекрасное так же редко, как если бы в нём оказались деньги, золотое колечко, билет лотерейный, который выиграл миллион. Но количество этих редких моментов можно значительно увеличить. Как? Для этого много способов. Например, в данный момент я призываю вас выпить водочки и после того — оцепенеть.

Он поставил на стол бутылку красиво запотевшего «Абсолюта».

— Отчего бы не выпить, — кивнул Каликин, подивившись внезапно возникшей водке. — Знаете, я от этой жизни ничего бы большего не хотел, а только чтоб жить в прекрасных моментах.

Иофилов поднял стакан:

— Вы как, кстати, предпочитаете: постепенно, по маленькой стопочке или залпом все двести граммов?

— Да что там, давайте сразу по двести.

Залпом, по полному стакану, Каликин только дважды выпивал. Один раз, от холода околевая, а в другой раз после нервного потрясения. Водка на вкус не такая приятная, чтобы её смаковать хотелось, но оба те раза она показалась вкусным сладеньким лимонадом, хотя опьянение было, что надо, — в меру сильное, и весёлое. Вот и сейчас, когда они выпили, водка показалась лимонадом.