Джон Гарднер - Искусство жить

— О чем же ты хочешь поговорить? — спросил я.

Ведь она живет далеко отсюда, подумалось мне, но я тут же вспомнил, что у нее есть машина, красная, с откидным верхом. Я обернулся и увидел ее машину здесь, рядом, сверкающую в свете уличных огней.

— А ты не взбесишься, если то, что я скажу, покажется тебе… странным?

— Мне? — забывшись, я неожиданно усмехнулся. — Не думаю.

Собираясь с духом, она поглядывала на меня, не зная, как начать. Наконец сказала:

— Ты когда-нибудь слышал такое название: «Императорская собака»?

Поджав губы, я немного подумал и затем покачал головой.

Она оттолкнулась от стола, прошла в глубь гаража к узкой задней двери, открыла ее, выглянула наружу. Я знал, что оттуда видно озеро, спокойное, освещенное лунным светом, оно лежало в двух милях отсюда, хотя казалось, что значительно ближе. Мне захотелось подойти к ней, встать рядом, но я не решился.

— Арнольд нашел старинный рецепт, китайский, он называется «Императорская собака», — сказала она, как бы обращаясь в темноту, к озеру. — В книге написано, что это, возможно, самое изысканное в мире блюдо.

Чуть повернув голову, она смотрела на меня и ждала, как я отреагирую.

— О! — сказал я.

Она повернулась еще немного, но смотрела не на меня, а на мои ботинки.

— Собака должна быть совершенно черная. Ее нужно убить за минуту до того, как начнешь готовить. И…

Я спросил:

— Так он поэтому кричал на меня?

— Он кричал на отца. — Она избегала моего взгляда, но вдруг, смягчившись, подняла глаза и, видя, что я жду, когда она соизволит мне объяснить все, сказала — Наверное, он кричал из-за многих причин, не только из-за того, что отец не позволил готовить это блюдо в ресторане. Прошлой ночью мы с ним поссорились. Из-за школы и еще всякого…

— Из-за парней? — спросил я.

— Парней? Каких еще парней?

Но я-то видел ее насквозь.

— О, я думаю, кое-кто вьется вокруг тебя. Только они не любят показываться на свет божий.

Насторожившись, она испытующе смотрела на меня.

— Скажите, какой догадливый!

— Нет, вовсе нет. — Я снова схватил тряпку и начал тереть руки. — Так из-за этого он кричал, да? Тебя защищал, что ли?

Казалось, она неожиданно включилась в игру и напряженно решает, какой сделать ход.

— Я понимаю, ты хочешь сказать, что он орал на весь мир. На смерть и на все прочее. Этот рецепт он нашел чисто случайно, по-моему, это случайное совпадение, и блюдо как раз то, что Райнхарт ел там… А теперь он хочет это блюдо приготовить. В ресторане. Собаку.

Она кивнула.

— Понятно, — сказал я, — понятно.

Она ждала, наблюдая за мной. Я сложил тряпку, бросил ее на стол, выключил фонарь, выдернул шнур и стал его сматывать.

Наконец я сказал:

— А от меня чего ты хочешь?

Впервые за вечер она взглянула мне прямо в глаза и не отвела взгляда, собираясь с духом, чтобы объяснить, зачем пришла.

— Достань ему собаку, Финнеган. — Она помолчала. — Пожалуйста.

Я засмеялся.

Она вскинула на меня удивленные глаза и вдруг разозлилась. Только потом я понял, какие чувства владели ею, больше всего она была смущена, ей было даже стыдно. Как и я, она хорошо понимала, о чем она меня просит. И если б я был посмекалистей, я возмутился бы — неужели она думает, что я пойду на это? А я рассмеялся.

У нее расширились глаза, затем снова сузились, и она пошла прямо на меня к выходу — от задней двери гаража пройти иначе было нельзя. Смеясь, я схватил ее за локоть. Она попыталась вырваться, сильно дернулась, повернувшись ко мне боком, но я крепко держал ее, и вдруг я почувствовал, что она передумала. Она перестала сопротивляться. Лицо было еще злое, но покорность локтя ее выдала. Мама была права. Арнольд Деллер считал так же, теперь я это знаю. И именно поэтому взялся за роль свахи, хоть и в своей кретинской манере и преследуя собственные цели. От этой мысли мне стало еще смешнее, я вспомнил, как он утверждал, что китайская кухня объединяет людей.

— Прости, — сказал я. — Такое хоть кого рассмешит. Похоже на сказку, правда? Где принцесса посылает любимого: «Иди и убей дракона!»— или: «Поймай золотую волшебную утку».

Ее глаза сверкнули.

— Какого это «любимого»?

— Я просто хотел сказать, что все это похоже на сказку, — сказал я,

— Если ты вообразил, что…

— Да ничего я не вообразил! — Я отпустил ее и поднял руки вверх, сдаваясь. — И ты хочешь, чтобы я пошел и отнял у детей черную собаку?

— Да нет же, черт возьми, Финнеган! Совсем сдурел, что ли? Нам нужна любая собака, бездомная.

Она стояла, подняв ко мне лицо, и запах, исходивший от нее, дурманил меня. Ее все еще мучило что-то, словно худшее, что нужно было сказать, еще впереди, и она это сказала:

— Собака должна быть совсем черная, и нужна сегодня.

— Сегодня? Ну, ты даешь!

— Я обещала Арнольду. Понимаешь, он не может приготовить это дома, Финнеган, у него нет там нужной посуды, кастрюль, да и подходящей плиты нет. — Слезы вдруг выступили у нее на глазах. — Он должен приготовить это в ресторане. Ты же понимаешь!

— Я вообще не понимаю, зачем ему нужно готовить эту чертову собаку!

— Нужно, — сказала она. Не думаю, что до этой минуты она и сама знала, как твердо в это верит. Уступая понемногу, но еще не сдаваясь окончательно, я попытался посмотреть на все объективно. — А твой отец? Он согласится, чтобы Арнольд готовил эту собаку сегодня?

— Он ничего не знает. Он даже не подозревает, что мы затеваем это.

Я подумал об этом «мы». У меня возникли вопросы философского порядка. Только сегодня Арнольд Деллер проповедовал нам, что настоящий художник — великий гуманист, что он даже своего рода образец гуманизма и его творчество способно научить людей создавать образцы величайшего в мире искусства — Искусства жить. И вот теперь во имя так называемого искусства, во имя его ребяческой веры в то, что жизнь — лишь сплошная доброта, во имя невинности с отрубленным ухом, а на деле ради его фанатического «эго» художника и поварского слабоумия я должен стянуть какую-то собаку.

— Собаки ведь тоже люди, — сказал я.

— Но не для китайцев.

Спорить с ней было бесполезно.

— Анджелина, — спросил я, — а тебе-то это зачем? Почему ты помогаешь ему?

— Дедушка обещал, что Арнольд сможет готовить все что захочет, — сказала она.

— Это не объяснение.

— И отец, — сказала она, — не имеет права запрещать…

— А, — сказал я, — вот оно что!

— Это японский, — огрызнулась она, — а не китайский рецепт.

— Один черт, — сказал я.

— Господи, Финнеган, — сказала она, — какой же ты дурак.

Презрение было отчасти притворное, старая калабрийская игра; но что было действительно верно, так это то, что я был к ней несправедлив и знал это. Не только ради того, чтобы досадить отцу, она взялась за это. Быть может, она помнила, как Райнхарт носил ее на плечах, когда ей было всего пять лет, а ему девять, а может быть, ради необъятной скорби Арнольда Деллера.