Марина Крамер - Удержи меня [СИ litres с оптимизированной обложкой]

Он, кажется, и сам удивился своим словам, смутился как-то и стал прощаться, пообещав, что Юлька позвонит мне завтра утром. Положив трубку, я расплакалась. Данька молча обнял меня за плечи, прижал к себе. Я старалась успокоиться, но не удавалось, слезы текли сами. Данька заглянул мне в глаза, подняв голову:

– Ну, что ты? Расстроилась?

– Нет…

– Ну, хочешь, я сейчас уйду?

– Нет… Я боюсь одна оставаться, – я вцепилась в рукав его свитера, и Данька успокаивающе погладил меня по голове:

– Все-все, я не ухожу, пойдем…

Он увел меня в ванную, заставил умыться, потом утащил в зал, усадил в кресло и укутал лежавшим там покрывалом. Сам же отправился в кухню, поставил чайник.

– Машка, а я ведь совсем не помню, как ваша квартира выглядела до ремонта. Помнишь, как я к тебе приезжал, когда в институте учились?

Я кивнула, чего, естественно, Даниил видеть не мог, наливая чай. Мы не очень часто встречались в пору учебы, предпочитали не афишировать отношения, причем именно я настаивала на этом, не знаю, почему.

Данька вернулся с чашкой в руке, протянул мне и сел в кресло напротив.

– Что муж сказал?

– Тебе зачем? – вдруг с какой-то неприязнью спросила я, и Даниил удивленно вздернул брови:

– Спросить нельзя?

– Нельзя.

Повисло молчание, долгое и напряженное, в воздухе просто физически ощущалось отчуждение, возникшее вдруг между нами. Мне захотелось, чтобы он встал и ушел, оставил меня одну, дал возможность подумать и разобраться. Подняв глаза, я посмотрела на Даниила, и он встал, не оборачиваясь, вышел в коридор, накинул куртку. Входная дверь хлопнула, послышался звук вызванного лифта, но потом и это стихло. Я осталась одна в полутемной квартире, держа в руке чашку с чаем, который так и не смогла выпить.

Даниил.

Черт бы побрал всех этих баб! Это же надо – за две недели вторая меня выставила! Стареешь, Даниил Владимирович, форму теряешь. Ну, я еще понимаю – Оксанка, неспроста она взъелась, видимо, услышала что-то. Или увидела. Но Машка-то! Господи, ни одну из всех своих женщин я не любил так, как эту, никогда у меня не было такой длительной связи. Три года – это ж целая жизнь. Я не могу представить себе, что ее не будет рядом, что я не услышу ее голос в телефонной трубке, не увижу ее худенькую фигурку в дверях моего кабинета. Машка-Машка, что ж мы натворили с тобой, идиоты? Ты натворила, если уж откровенно говорить. За каким чертом тебя понесло замуж за этого Артема, я до сих пор не могу понять. Любовь? Ага! А я тогда кто? Деньги? Я тебя хорошо знаю, ты не это в людях ценишь, никогда не была меркантильной и расчетливой. Да я и сам хорош, если честно… Слабое место – бабы, это у нас семейное, и папа такой, и дядьки, и даже дед. Тот вообще в семьдесят женился на двадцативосьмилетней молодке, отец мой чуть с инфарктом не свалился, когда узнал. И ведь живут до сих пор! Так что есть мне, на кого кивать.

Понятное дело, не каждая женщина согласится терпеть это так, как Оксанка. Но ей просто смысла нет рыпаться – куда она пойдет? Где были мои глаза, когда я на ней женился? Совсем другие мне нравились, абсолютно не такие. А тут – как затмение нашло, увидел на улице рослую, крупную деваху с косой ниже пояса и запал. Первое время все вроде бы шло нормально, но потом… Потом она стала раздражать меня своим нытьем, постоянным недовольством, своим избыточным весом. Наверное, кому-то Оксанка моя и нравилась, а что – видная баба, мечта Кустодиева, таких на картинах обычно в бане рисуют, чтоб с веником березовым, распаренная, розовая. Но я-то сам других люблю, таких, как Машка моя, чтобы хотелось защитить, обнять, закрыть собой от неприятностей. А Оксанка сама кого хочешь закроет. И характер…

И почему на таких, как Машка, вечно все валится? Все тридцать три несчастья… Когда я узнал про ее диагноз, спать не мог, есть не мог – как представлю, через что ей придется пройти и чем это может кончиться… Я хирург, как-никак, все понимаю. И она понимает, вот еще в чем проблема-то. Понимает, и потому категорически настроилась не лечь под нож. И не уговорить мне ее ни за что, я-то знаю.

И еще этот ее придурок Артем, нервотреп поганый. Только и понукает, только и недоволен всем, так и ищет, к чему прицепиться. Я его в школе часто вижу, когда Макса забираю. С виду приятный мужик, не подумаешь даже, разве что уголки губ всегда опущены, да на лице постоянная тень недовольства. А девчонка его боится, это сразу заметно – только отца увидит, голову в плечи вбирает, глаза в пол – и бредет к нему обреченно, как на каторгу. Не понимаю, почему Машка позволяет ему так относиться и к себе, и к дочери.

А девчонка у них – загляденье. Машка до сих пор не знает, что я частенько ездил на все эти их конкурсы по бальным танцам. Сначала чтобы просто Машку увидеть, а потом увлекся, да и Юлька молодчина, хорошо танцует. Я даже Макса хотел в танцы отдать, да тот ни в какую – карате, мол, и все. Ну, пусть хоть так. А то Оксанка распустила совсем – целыми днями у телевизора, уроки кое-как, лишь бы отстали.

Я и не заметил, задумавшись, что пошел снег, а я по-прежнему стою под Машкиными окнами и не могу определиться, куда идти ночевать. И решение вдруг пришло само собой – как куда? Я что, бомж бездомный? У меня квартира есть, туда и пойду. Надвинув шапку поглубже и стараясь воротником защитить лицо от снега, я зашагал к автобусной остановке.

Картина, открывшаяся моему взору дома, не порадовала. Оксанка, с новой прической, которая удивительно ее старила и только подчеркивала круглое, как по циркулю, лицо, стояла босиком, зато в новом платье. И запах… такие знакомые духи, даже внутри все защемило… Машкины, точно – «Исси Мияки», муж ей всегда из-за границы такие возит, у нас подделки сплошные.

– Собираешься куда-то? – поинтересовался я вместо приветствия.

Оксанка открыла рот, не ожидала, что я вдруг заявлюсь домой и начну еще вопросы задавать. Я же спокойно снял мокрую от снега куртку, стряхнул шапку, и тут из комнаты вылетел сын, повис на моей шее с радостным воплем.

– Здоров, сын! – я подхватил его под мышку и пошел на кухню. – В этом доме поесть дают?

Судя по Оксанкиному лицу, единственное, чего бы мне с удовольствием дали сейчас, это пара затрещин, но при ребенке она не посмела. Засуетилась, накрывая на стол, но при этом ни слова не произнесла, словно язык проглотила.

– Надеюсь, мышьяка ты туда не подсыпала? – я взял вилку и чуть ковырнул плов в тарелке.

– Н-нет, – смутилась жена. – Мы тебя не ждали…

– А, если б ждали – подмешала бы! – понимающе кивнул я, расправляясь с любимым блюдом быстро и с аппетитом. Оксанка покраснела, но ничего не сказала, села напротив, подперев кулаком коротко остриженную голову. – Ты зачем прическу испортила? Не идет тебе стрижка, сама не видишь?