Виктор Пасков - Баллада о Георге Хениге

Мы остались одни.

— Ти видел, Марин, какой бедни?

— Да, дедушка Георгий!

— Мальки цар Виктор видел?

— Да.

— Не забивай! Помни! Никогда не бить беднее Франта и Ванда! Слишал мне?

— Дедушка Георгий! — Отец встал с дивана. — У меня есть хорошая новость. Ты будешь получать пенсию от Музыкального театра. Все улажено. Жить будешь у нас!

— Много благодарен! — сказал старик. — Добри друг, злати друг! Но забил тебе сказать, била комиссия тут вчера...

— И что? Ты пустил их?

— Пустил. Подписал. Пойду в дом для стари человек.

— Что? — отец недоверчиво смотрел на него. — Ты подписал?

— Да. Не сердись, Марин, просим. Много тебе благодарен за все, за еду, за мальки мой приятель, но не останусь тут. Уйду.

— Зачем? Куда? Мы тебя чем-то обидели?

— Нет, Марин, не обидел. Кончал все. Устал. Уйду.

— Да ты знаешь, что такое дом престарелых? Ты представляешь, что это такое?

— Не хотел знать. Не важно, где пошел. Кончал работу. Марин, просим, отведи к доктору для глави. Напишет бумагу. Пусть он знает, что у Хенига в главе порядок. Потом у нотариус подпишет. Не оставь инструмент Франте. Инструмент — на память.

— Сейчас же пойдем в комиссию и откажемся от всего, что ты подписал. Вставай!

— Сказал! Так хотел. Просим последно, отведи к доктору.

Уговорить его было невозможно. Мы долго еще увещевали его, но он упорно стоял на своем. Пришлось отвести его к специалисту-психиатру, которого порекомендовал доктор Берберян.

Врач написал заключение о том, что Георг Йосиф Хениг, как принято говорить, в здравом уме и твердой памяти. Потом мы пошли к нотариусу, и Хениг написал завещание.

Инструменты он завещал мне.

На следующий день отец, Робертович, Роберт Димов и Григор Аврамов увезли из подвала оба верстака и ящик с инструментами. Они были мрачны и неразговорчивы. Рыжий подглядывал за ними, чуть приоткрыв дверь.

— Гад! — не сдержался Григор Аврамов и пнул дверь ногой (Рыжий тут же щелкнул замком).

Вещи поставили в подвал нашего дома. Комната мастера опустела. Остались только диван, деревянный сундучок да на стенах иконы и фотография Боженки.

Завтра за Хенигом должны были приехать, чтобы отвезти в дом престарелых.

Был поздний вечер. Мы сидели с ним, всматриваясь в стену. Тени давно не приходили — Георг Хениг попросил их не беспокоить его, пока не закончит работу. Теперь скрипка для бога лежала на диване рядом с ним, а мы ждали их.

Но они медлили.

— Может, они ужинают? — шепотом спросил я.

— Думаю, конь брата бегал по небу и брат не может его поймать. Буйни конь! Волоси, как у стари Хениг, и такие глаза, — он описывал круги указательным пальцем. — Когда бежить, искри из-под ноги, из носа — огонь...

— Они сразу тебя с собой возьмут?

— Думаю — нет. Нет места для Хенига на коне. Там Боженка сидит. Сказал брату — приходи один мене брать. Два сядем на конь — и уйду.

— А когда придешь за мной? Ведь ты обещал?

— Ай! Глюпости! Сказал тебе — учи, станет цар Виктор. Георг Хениг не забивает, придет поговорить с мой злати приятель... Ти забивал Георг Хениг?

— Никогда!

— Добро, добро...

Когда тени явились, их очень удивило отсутствие верстаков и других вещей. Они долго кружили по пустой комнате, прижимались к стенам, искали место, где сесть. Наконец кое-как уселись на полу против дивана.

А мы опустились на колени и читали в последний раз вместе «Аве Мария, грациа плена».

Потом я ушел. Они остались всю ночь разговаривать с Хенигом.

В этот день я не пошел в школу. Все утро слонялся по комнате, пытался читать «Без семьи», но история бедного Реми впервые показалась мне глупой, и я только скользил глазами по строчкам.

Отец пришел с репетиции, и мы сели обедать раньше обычного. После обеда мать сложила узел для дедушки Георгия — чистое белье, старые отцовские рубашки, брюки и пиджак. Он был в таком состоянии, когда человеку все равно, какая на нем одежда, широка она ему или узка, длинна или коротка. Она приготовила и мешочек с едой и фруктами, и мы с отцом пошли в последний раз к нему в подвал.

Застали его, как обычно, сидящим на диване. Под мышкой он держал скрипку, завернутую в тряпку. У ног старика стоял деревянный сундучок. Опустевший подвал выглядел еще более унылым, чем раньше. Слезы душили меня, но ведь Хениг учил меня: царь не должен плакать. Я беспрерывно повторял: «Я царь, я царь, я царь», — и мне хотелось заплакать навзрыд. Георг Хениг поздоровался с нами, хотел поцеловать матери руку, но она отдернула ее и спрятала за спину. Он отвернулся, уставился взглядам в стену и впал в знакомое мне оцепенение. Мы сидели рядом с ним на диване и молчали. Отец дергал пальцы, и суставы потрескивали. Сухой, резкий этот звук раздражал меня. Мать протянула руку и коснулась его ладони. Он перестал. Вынул сигареты, предложил одну Георгу Хенигу, они закурили. Вдруг отец ударил себя по лбу, вспомнив о чем-то, сунул мне деньги и велел сбегать купить десять пачек «Бузлуджи».

Когда я вернулся с блоком сигарет, санитарная машина уже стояла перед домом. Врач и два санитара, прислонившись к ее кузову, весело болтали.

Дверь подъезда открылась. Георг Хениг шел сгорбившись, таща в правой руке деревянный сундучок, к ручке которого мать привязала мешочек с едой. Под мышкой, слева, нес он скрипку. Старик не позволил пройти с ним несколько метров до машины, не захотел, чтобы кто-то поддерживал его.

Я подбежал к нему, подал сигареты. Он поставил сундучок на землю, погладил меня по голове. Потом протянул мне руку. Я вложил свою ладонь в его ладонь. Она была теплая, сухая и шершавая. «Давай свой мальки руку деду Георги!» — вспомнил я.

Отец поставил сундучок в машину. Врач неприязненно взглянул на него.

— Ну, дед, — сказал он, — помочь? — И хотел подсадить старика.

— Нет, — ответил Георг Хениг, повернулся и, глядя на нас, спокойно проговорил: — Прощай, мила госпожа. Прощай, коллега Марин. Прощай, мили мой цар Виктор. Молимся за вас. Благодарю за все, не забивай мене, стари Хениг. Прости, если с чем огорчил. Не сердись. Прощай.

— Мы приедем к тебе в воскресенье, — сказал отец, стараясь, чтобы голос его звучал твердо.

Мать всхлипывала, вытирая глаза. Я заплакал. Врач посмотрел на нас недоумевающе.

— Он вам что, родственник?

— Нет, — ответил отец. — Друг. Просто друг.

Георг Хениг сел в машину. За ним сели санитары. Врач устроился рядом с шофером. Машина рванулась и скрылась за поворотом.

Его отвезли в дом престарелых, находившийся неподалеку от вокзала. Здесь старики оставались недолго, отсюда их направляли в разные дома престарелых по всей стране. Георг Хениг пробыл там дней десять до отъезда в село Хайредин.

Мы два раза навестили его. У входа в здание стояла деревянная скамейка. Над ней грустно склонялись голые ветки высохшего дерева. Дул ветер. Говорили, зима в этом году будет суровая. Мы сели на скамейку, дожидаясь, пока он выйдет к нам. Ждали, наверное, с полчаса. Наконец он появился, держа под мышкой скрипку. Мне показалось, он стал еще .меньше за эти дни. Не поздоровавшись, сел, непонимающе всматриваясь в наши лица.