Алексей Шерстобитов - Дневники обреченных

— Какие, доктор препараты и что значит «можно назвать» — она ж здорова?

— А никто и не спорит… Худеет она у вас… Ваы наверное стройненьких любите…

— Жену я свою люблю! И что дальше… а что за таблетки?

— Нууу, еще недавно можно было новым средством…, правда его запретили…, но некоторые…

— Название…

— Это наркосодержащий препарат…

— Что?! Да ты в своем уме? У меня дома?!

— Это амфитамины — очень действенны для похудания, но с сумашедшей побочкой, о чем обычно предупреждают, нооо…

— Бред какой-то!.. И что делать?…

— Сейчас в ЦКБ, пару неделек восстановления, потом хорошо бы к морю и солнышку…, диетку бы ей и хоть какую-то физическую нагрузку… потом конечно…

— А зачем ей худеть то понадобилось? Я жеее…

— Ну знаете, бывает так…, типааа, у мужчины пропадает желание, женщина видит причину в себе, смотрит и выискивает, что не так, и пытается вернуть былую красоту… В сущности подход верный, но не всегда здоровый и правильный путь при этом выбирается…

— Выходит я виноват?…

— Ну тут уж нужно вам к психиатру обратиться…

— Опять психиатры! Да что ж все…

— Извините, я врач — мое дело направить, а не убеждать… лучше, конечно, психоаналитик…. Ведь бывает причина на поверхности, но вывести на нее может только третий… вот здесь…

— Вы еще скажите, что лучше Лагидзе не найти!

— Ну почему Лагидзе, он ведь психотерапевт…, хотя почему бы и нет, я бы именно так и поступил…

Через несколько часов, совершенно осунувшийся Буслаев в сопровождении изможденной ораны, вернулся домой. Почти отчаяние охватило, ощущавшего себя вдовцом депутата. Его уверили, что все обошлось и вряд ли повториться, во что он поверил, но был озабочен другим: «Зачем она это делала? Я всему виной! Конечно, что она могла подумать, когда у мужа отсутствует почти полностью потенция?! Ну а я что могу? Палку привязать покрепче! Неужели опять к этой девке нужно ехать?! Нет! Ни за что! Да и не действует она уже после всего тогда случившегося… Что же тогда, чем себя подстегнуть? Ладно, сейчас сначала пусть Нинок в себя придет».

Дом действительно опустел. Дети ходили чуть слышно, мелькая еле заметно, словно в особняке поселились приведения, за ними, неотступно следовали нянечка и воспитательница. Подходя же к нему, мальчики, прильнув к его груди, застывали, чуть не плача, женщины превращаясь в барельефы стен, словно кариатиды, воздух зависал в неподвижности, биения сердец, неожиданно становящиеся слышимыми, сливались в какофонию отчаяния.

Кирилл снова начинал бояться и эта боязнь была уже сильнее той, что исходила из предположений потери места, положения, власти, доходов. Он пугался, уже ничем не в состоянии себя убедить в том, что такого не может быть, потому, что не может быть никогда.

Испуг этот вырывался из тех мест его души, куда он давно уже не заходил, даже не заглядывал. Его волновали эти всплески, как-то интуитивно заставляя избегать их причин, и все из-за того, что принимая их близко к сердцу, он начинал чувствовать свою совесть, давно и жестко высказывающую недовольства по всем аспектам его деятельности. Так жить было не возможно! Либо все бросать, либо становиться циничным, равнодушным, глухим и слепым к нуждам населения целой страны. Он не умел полностью ни того, ни другого, сдерживающим фактором, точнее удерживающим его в, хоть какой-то целостности, была Нина. Всю действительную для него важность ее существования, он заметил только сейчас, и именно в эту минуту осознал необходимость делать выбор, но не мог, а потому «отпустил коней», мчавшихся судьбоносным галопом по стезе его жизни, надеясь, что возвращение супруги восстановит прежнее течение существования…

Буслаев встал из-за стола, за которым просидел больше часа, глядя в одну точку, ей оказалась их свадебная фотография, к ней он и направился, пересекая кухню. Взяв в руки фотографическое изображение запечатленного момента их с супругой молодости, он нечаянно заметил спокойную уверенность поз, какую-то странную, для такого дня, самодостаточность, глаза не светились искрящимся восторгом от происходящего, поражала ненаигранность простых улыбок, говоривших, что так будет всегда. Наверное, так же он улыбался и сейчас, когда был вместе с Ниной один на один.

Впервые в его разум закралось, какое-то самокритичное подозрение, пока не ясно очерченное в своей ядовитости, но сразу начавшее разрушать уверенность в спокойствии и надежности их отношений. Почему люди слабовольно впускают в себя эту змею, не убивая ее в самом начале, а приютив, начинают сразу вскармливать, холить, ухаживать и, о ужас! прислушиваться? Почему перестают замечать, принимая за добрый знак ее шипение, то хорошее и, еще недавно, родное, приятное, дорогое, почему очевидные моменты, всегда вызывавшие умиления, вдруг начинают раздражать беспричинно? Да все потому, что дарованная нам Богом свобода личности, воспринимается нами безответственно, мы не привыкли отвечать за каждый свой шаг, но оступившись, виним в этом кого угодно, только не себя.

Кирилл не стал искать причину у себя, но перешел к попытке угадать рассуждения жены. Ужасно видеть, наблюдая со стороны, отчаянное беспокойство человека, при полном отсутствие каких-либо разумных причин. Подпавшие под действия не обоснованных подозрений, как и сомнений, которые, как неразлучные друзья, ходят вместе, даже не задумываются о пустоте и бессмысленности своих размышлений, как о мусоре, зато четко видят подобное у других. А между тем причина ни в чем ином, как в ущербности личности не умеющей сохранить, охватившие ее чувства, чем очень быстро пользуется враг рода человеческого, имеющего одно только желание — разрушить все дары Божии, замещая их своими подделками.

По сути, любой дар нейтрален. Куда направит его человек, к чему применит, для чего приспособит — как использует, так и ответит пред Своим Создателем за данное ему взаймы. Страсть — грех в конечной степени, любовь — дар в степени бесконечности, но и он легко превращается любым из нас в кучу пепла, ибо один не ценит, второй не хранит, но оба пользуются, не считая нужным оберегать. Свое сберечь не можем, но хвалимся о чужом сохраненном, будто бы с нашей помощью оставшемся целым…

Кирилл Самуилович разошелся не на шутку, горели не только уши, лицо, но и все нутро его: «Так невесты не выглядят в самый главный свой день! Что-то не так, что-то не так… А сейчас…, зачем ей худеть?! Что за бред? Чего ей не хватает? У меня ничего не спросила, ничего не сказала…, какие-то тайны…, от меня, от ее мужа тайны!» — Булаева несло безостановочно, ни одного слова в противовес обвинениям не посетило за этот час его голову. Он настолько увлекся, что начал видеть в ней настоящего врага, начал сожалеть не только об отношениях, но и о прожитых годах, забыв сколько они принесли счастья, приятных минут, отбросив в сторону даже вывод, всего-то получасовой давности, о ее «действительной важности» для себя, а переключившись на свою половую слабость, вспомнил о кафетерии и сестре хозяина этой забегаловке.