Руслан Белов - Очко сыграло

Смирнов остался один. Вымылся в ванной. Посмотрел в окно.

Толстый мыс, Тонкий мыс.

Море степенно пьет из заливного блюдца.

Ему стало скучно. Жизнь не берегу была интереснее. Прошлой ночью с высоких геленджикских скал упал камень. И попал в яблочко, то есть в кастрюльку с остатками ужина, стоявшую в изголовье его берлоги. Пришлось трижды вспотеть, прежде чем пришелец был извлечен. Так что завтракал он из покореженной кастрюльки (недаром в пути она пыталась сговориться с аптечкой). А тут пушистые ковры, царская кровать и мягкая постель с запахом лаванды. И, как пить дать, утром будет кофе в постель.

В дверь постучали.

Он открыл.

Вошел Виктор с бутылкой коньяка и большой коробкой зефира в шоколаде. Постоял, узнавая побрившегося, расчесавшегося и переодевшегося Смирнова. Поставил бутылку в бар, и проговорил, неопределенно улыбаясь:

– Пошлите ужинать, Евгений Евгеньевич, хозяин зовет. Бабы, слава богу, спят.

Подмышкой у Виктора бугрилась пистолетная ручка.

– Спасибо, не хочу.

Смирнов неожиданно понял, что согласился переночевать у береговых знакомых в расчете на то, что ночью в его спальню забредет Серафима. Нет, Валентина. А они напились в дрезину и спят без задних ног.

– А что так? Там трюфели, заяц фаршированный, шампанское, устрицы с кулак, Борис Петрович специально для вас в ресторане заказал.

– Да не хочу я, спасибо.

– Шеф хотел с вами по душам поговорить. Он любит с такими, как вы разговаривать. От них, говорит, свежий ветер в голове.

– С какими это такими как я? – обиделся Смирнов.

– С умными, с умными.

– А кто он такой, этот Борис Петрович?

– Государственный человек, связи кругом и с теми и с этими.

– Понятно. Крутой, значит, но Бетховена с Моцартом любит.

– Да, особенно Бетховена. Но у него сейчас проблемы. Если завтра его не назначат заместителем министра, это будет означать, что он должен подать в отставку.

– Понимаю... Из князей в грязи – это невыносимо. А вы его верный помощник?

– Да. Помощник, референт, лакей, сводник, телохранитель. Фигаро, короче или Труффальдино для одного господина. Ну, так пойдемте? Он нервный в эти дни и вообще не любит, когда ему отказывают, разозлиться может в корне.

– Выгонит, что ли среди ночи?

– Может, и выгонит. Позвонит в охрану и скажет, что наблевали в гостиной...

– Тогда я точно не пойду. С такими я не вожусь. И если бы вы знали, как меня на морской бережок тянет. Сейчас бы сидел у костра, на колокольчик резинки поглядывая. Знаете, какого я вчера окуня поймал? По локоть. Так обрадовался, что ерша не уважил, и укололся – два часа потом рука болела, как трактором передавленная.

– Ну ладно, скажу, что вы спите... А то пойдемте? Трюфелей, надо думать, никогда не ели?

– Я много кое-чего не ел из вашего меню. А вы много кое-чего из моего.

– Чего это такого мы не ели? – поднял бровь "Фигаро".

– Ну, к примеру, головастиков-фри.

Виктор брезгливо сморщился.

– Головастиков-фри?

– Да, обжаренных в сливочном масле. Пальчики оближешь. Особенно если прямо из болота на сковородку.

Евгений Евгеньевич сглотнул слюну.

– А что еще мы не ели?

Смирнову захотелось остаться одному, и, подумав, он вспомнил подходящий случай:

– Это долгая история, но я расскажу. Однажды на Памире у нас кончились продукты – в горах, в поисковых отрядах это часто случается. Осталось только полмешка заплесневелых каменных буханок, а до вертолета неделя. Оружие в те времена хлопотно было иметь, и стали мы сурков в петли ловить. А они, умные, почувствовали наш зверский аппетит и все, как один, попрятались в своих норах. Весь сезон табунами бегали, а тут ни одного, хоть плачь!

Наконец, через два дня один все-таки удавился... Дохлый такой, шерсть клочьями и блохи, с муху размером, тучей из него прыгают. Стал я его разделывать – шкуру снял, брюхо, блин, распорол. А там, представляете, солитёр, зеленый такой, длиннющий. Шевелился так недовольно, что без приглашения явился – они ведь гостей не любят, они сами любят в гости. Меня, клянусь, чуть не вырвало. А коллеги, проникнувшись таким моим неадекватным отношением к животному миру, поговорили, поговорили и решили выкинуть беднягу-сурка, конечно же, поручив это мне – я ж был с ним в непосредственном контакте. Ну, я и забросил его на камни подальше. В полете внутренности вместе с червяком вывалились – пришлось их закапывать. И знаете, что дальше было? Сплошная проза полевой жизни. Два дня мы ходили вокруг сурочьей тушки, а она провялилась на ветру, симпатичная такая стала, в общем, аппетитная почти. Собратья же бедняги вовсе исчезли, как ветром их сдуло. Короче, к вечеру третьего дня, когда буханки кончились, переглянулись мы с товарищами, потом порубили сурка на мелкие кусочки и зажарили в его же жиру до красноты. И съели наперегонки, таким он вкусным оказался. Вот такие дела...

Смирнов внимательно посмотрел в глаза помощника Замминистра и, ядовито улыбаясь, произвел контрольный выстрел:

– Да, еще одна деталь. Сурок этот наверняка чумным был, а чуму эту блохи распространяют. Понимаете теперь, чем мы рисковали ради трех кусочеков сурочьего жаркого? Рассказать еще что-нибудь? У меня много чего было по кулинарной части, до утра могу рассказывать. Вот гюрзы например, толстые, противные на вид, яд из них брызжет, а снимешь с них шкурку, то очень даже ничего...

– Не надо, гюрз, спасибо, – поморщился Виктор. – Кофе по утрам вы пьете?

– А кто принесет?

– Я.

– Нет, не пью.

– Тогда – до завтра. Встретимся в столовой, завтрак у нас приблизительно в десять. Если, конечно, не случится чего-то экстраординарного.

Виктор ушел. Смирнов погонял телевизор по каналам, попил коньяку с зефиром и лег спать.

Ему приснилось Серафима. Она лежала на нем, страстно вжимаясь грудями, всем своим жарким телом и жадно целовала в губы. Очувствовавшись, Смирнов перевалился на девушку – ему хотелось быть сверху и делать все самому – целовать, обнимать, тереться, покусывать. Он был в восторге – столько времени у него не было женщины и вот, вознаграждение! Ему хотелось войти в нее, ощутить девушку изнутри, но он держался – знал, что после длительного воздержания быстро кончит и придется общаться. А как общаться с красавицей, которая знает пять слов, и четыре из них "Я вас хачу, мужчина"?

Когда он стал искать членом влагалище, Серафима засмеялась, выскользнула из-под него, скатилась на пол и, усевшись перед кроватью на коленки поманила пальчиком к себе. Смирнов пошел к женщине на четвереньках, но тут сзади на него набросились, оседлали. Он оглянулся – Валентина!!! Обнаженная, в глазах – чертовские искорки. Удобнее устроившись на Смирнове, она со всех сил шлепнула его по ягодице.

От шлепка он очнулся. С ужасом поняв, что и Серафима, и Валентина ему вовсе не снятся, направился к стулу за брюками. Когда сходил с кровати на пол, Валентина с него упала, громко ударившись лбом об основание трельяжа, истошно закричала от боли и испуга.