Фридрих Горенштейн - Бердичев [сборник]

Злота. Ай, вечно она хочет меня плохо поставить перед людьми…

Рахиль. Ша, Злота, закрой пасть… Ты же видишь, Виля спать хочет…

Злота( вздыхает ). Ой, вэй з мир…

Рахиль( вздыхает ). Ой, вэй з мир… Каждый день имеет свою историю… Я тебе скажу, Виля, что год для меня прожить не трудно. Год пролетает, и его нет… А день прожить очень тяжело. День так тянется, ой как он тянется… И после каждого дня я мертвая… Спасибо моей кровати, она стоит миллионы… Я мою кровать никому не отдам… Ой, дыс бет…

Злота. Что ты ему говоришь, ты видишь, у него слипаются глаза. Виля, иди спать.

Виля уходит.

Рахиль( выключает телевизор ). Давай, Злота, подсчитаем, сколько я тебе денег потратила… Что ты вздыхаешь? Что тебе плохо? На улицу ты не ходишь. Тебе даже коробочку спичек в дом заносят…

Злота. Рухл, перестань меня грызть…

Рахиль. Ша, Злота, голос, как у грузчика… Виля ведь лег спать… Чтоб ты онемела…

Злота. Она делает меня с болотом наравне…

Рахиль. На рынке все так дорого, и вообще все так дорого, так я виновата. Вот сейчас я начну подсчитывать, ты опять начнешь кричать: гвалт.

Злота. Говорит, и говорит, и говорит… Цепляется и цепляется…

Рахиль. Ша… Значит, пишем: мясо — два рубля сорок пять копеек, огурцы — шестьдесят, капуста — пятьдесят, морковь — пятнадцать, бурак — двадцать, редька — десять, резка петухи у резника — двадцать пять копеек… Имеем четыре рубля двадцать пять копеек… Это на рынок… Потом магазин: колбаса — два шестьдесят, сегодня колбаса дороже, масло — один рубль пять копеек, маргарин — восемьдесят шесть, сыр — семьдесят, хлеб — тридцать две, молоко — двадцать шесть. Имеем пять семьдесят девять… На, проверь… За ситро я у тебя не беру… На, проверь…

Злота. Зачем мне проверять, у меня нет времени проверять… Я хочу сделать на утро фарш для котлеты…

Рахиль. Дай лучше я быстро сделаю… Я не могу смотреть, как ты поцяеся и поцяеся возле мясорубки…

Злота. Я не люблю мясорубку, котлеты не сочные, я буду мясо рубить секачом….

Рахиль. Хочешь рубить — руби… А на первое свари бульон из гуся… Крылья, пулки, лук, морковочка, немного фасоли… Все есть… Что, тебе не нравится, какой гусь я купила? Чтоб я имела такой год, какой это гусь.

Злота идет на кухню, там слышен грохот.

Рахиль( испуганно вскакивает, бежит на кухню ). Тьфу на твою голову, на твои руки и ноги, как ты меня перепугала. Ты если не разбиваешь что-нибудь, так сама падаешь. Я тебя боюсь одну оставить дома.

Злота( ее голос слышен из кухни ). Где бы взять еще, чтобы мне было пятьдесят лет, так я бы лучше ходила…

Рахиль. Сделай меньше огонь…

Злота. Куда ты сыпешь соль? Ой, я думала, это соль…

Рахиль. Что за тряпку ты надела на голову? Вус ыс фар а шмоте?

Злота. Мне болит голова.

Рахиль. Бынд дым тухес… Когда болит голова, завязывают задницу… У меня астма, но я таскаю на лестницы каждую сумку, что дым идет…

Злота. С тобой стоять за плитой, лучше умереть… Я такая больная, что нет примера. ( Входит в темную комнату с перевязанной полотенцем головой, берет стаканы со стола и опять уходит на кухню. ) Мне надо в фарш немного молока и булку… Я всегда так делаю…

Рахиль. Ты делаешь, а Бог чтоб помог прекратить твои крики…

Злота. Смотри, молоко не свежее, а булка как камень…

Рахиль. Злота, ты, наверное, хотела бы, чтоб здесь, в квартире, стояла корова и жил пекарь. ( Смеется. )

Злота. Эцем-кецем… Рухл, перестань ко мне цепляться… Цепляется и цепляется, как мокрая рубашка к заднице…

Большая комната — темная и пустая. Свет падает только из кухни, откуда доносятся голоса сестер.

Ползет занавес

Москва 1975

Киносценарист Орест Маркович Лейкин ехал на своем автомобиле «Запорожец» забрать из школы сына, восьмилетнего Антошу. «Запорожец» последней конструкции был куплен недавно, но уже барахлил, мотор тарахтел, точно в него насыпали гвоздей. К тому ж видимость была ужасной и дорога скользкой, что неудивительно для холодного, сырого московского октября… Впрочем, был уже ноябрь, первое число и до праздников четыре дня, потому что уже четвертого никто работать не будет, начнется суета и одновременно какой-то праздный покой, приятная предпраздничная обломовщина, а все дела будут откладывать на «после праздников».

В этом году долго стояла теплая зелено-золотая осень, однако девятнадцатого октября ночью внезапно ударил мороз, и листья, многие еще зеленые, не успевшие пожелтеть, дождем начали опадать с деревьев, устилая землю. Это было не увядание, а гибель, и листья не опадали, кружа, а падали тяжело, без опьяняющего сухого запаха, сопровождающего золотой осенний листопад. На следующий день, двадцатого октября, к вечеру повалил снег, и, поскольку на деревьях еще осталось много листвы, ветви начали гнуться и многие ломаться. Снег, правда, пролежал недолго и вскоре растаял.

«Вот так и излишне молодящийся человек, — подумал Лейкин, вспоминая октябрьский листопад. — Надо готовить себя к старости постепенно. Если же молодиться, худеть, вести молодую жизнь, а время будет идти своим чередом, то с человеком может случиться то же, что и с деревьями, вовремя не сбросившими листву и не подготовившимися к зиме».

Школа, где учился Антоша, располагалась в новом микрорайоне, из давно уже взявших старую Москву в глухое кольцо, отгородивших ее от подмосковных лесов и полей. Стоило лишь отъехать от центра, как начинались и бесконечно долго тянулись окраины, так что, по сути, Москва в основном состояла из окраин или, как говорили, мест массового заселения. В нижних этажах стандартных девятиэтажных домов из кирпичных блоков или шлакоблоков во всю длину первого этажа размещались магазины. Продольная надпись из литых букв — «Продукты», такая же надпись сверху вниз, перпендикулярно, бывает часто на торце зданий. С противоположного же торца надпись поменьше, красными или зелеными — «Вино». И повсюду еще много месяцев после заселения было не убрано, лежали кучи мусора и не было удобных дорог. Но зато было зелено, просторно, и у околиц микрорайона начинались лесопарки, кое-где переходившие в леса. А зимой было много снежной целины для лыжников и снежных горок для детских санок.

Орест Маркович, припарковав «Запорожец» у почты, через дворы пошел к школе, подняв воротник кожаного пальто, прикрываясь от ветра. Осенью и ранней весной, конечно, лучше в городе, то есть в центре, среди обжитых улиц и тесно стоящих старых домов. Здесь же непогода бушевала вольно, как в поле. Эта Москва представлялась Оресту Марковичу советским подростком, не имеющим памяти, среди этой Москвы трудно было себе представить Чехова или Ленина.