Виктор Баранец - Офицерский крест [Служба и любовь полковника Генштаба] [litres]

– Мой муж – атомный подводник, морской офицер.

После этих ее слов капитан стал терять «боеготовность». Чувство офицерской солидарности брало верх над похотью в самый неподходящий момент.

Ему представилось, как где-то в черных гробовых глубинах Тихого океана, в прочном корпусе атомной подводной лодки, героически мучается на боевой службе муж этой чистой и теплой женщины с тонкой талией и давно неласканной грудью… А тем временем сухопутный отпускник Гаевский наслаждается ею.

Она все, наверное, увидела и почувствовала его смятение, она угадала его состояние и пошла на выручку:

– Мой муж потерял здоровье на этой проклятой подлодке… Он становится импотентом и у него все меньше охоты до этих дел… А я вот страдаю… Мне это нужно… Я ничего не могу поделать с собой… Наверное, я так устроена. Так что если ваша армия лишает меня здорового мужа, то извольте, товарищ капитан, отработать долг за него! Но сначала я приведу вас в полную боеготовность! – так сказал она и рассмеялась, медленно опускаясь на колени и давая волю своим шаловливым рукам и губам.

Затем она поднялась с колен и подошла к холодильнику, на котором стоял стакан с какими-то ягодами.

– Вот чудодейственное таежное средство для повышения мужской силы, – тоном доброй врачихи сказала она, протягивая ему горсть ягод. Они были невероятно кислыми, но он добросовестно ел их.

В ту бурную, почти бессонную ночь он впервые познал, что такое голодная и алчная в любовных утехах женщина.

– Я сама, я все сама, – задыхаясь, словно в забытьи надрывно бормотала она, меняя позы, – вы пока отдыхайте, товарищ капитан… Вы отдыхайте…

Она стонала, о, как же она стонала!

Кто-то грозно и нервно стучал в стенку из соседнего номера.

Но даже это не останавливало разгоряченную жену тихоокеанского атомного подводника, которая жадно и страстно стремилась к желанному пику наслаждения. При ярком лунном свете Гаевский очарованно ласкал пляшущие на его животе полушария дивно упругой и трудолюбивой попки…

Она не остановилась даже тогда, когда кто-то суровым старшинским басом заорал в коридоре:

– Дежурная, дежурная, твою мать! Срочно вызовите милицию! Тут в соседнем номере женщину душат!!!

– Ее не душат, товарищ отдыхающий! А дерут как следует! – так же громко ответила дежурная и заржала сипло, по-зэковски.

Гаевский слышал шлепающие по линолеуму ее шаги. Затем – нахальный стук в дверь и тот же насмешливый, гортанный голос дежурной:

– Товарищи отдыхающие, просьба трахаться потише, – вы нормальным людям спать не даете!

В тот момент Гаевскому показалось, что прыгающую на нем голую женщину прошиб удар эпилепсии и она описалась. Какие-то звериные, нечеловеческие звуки вырвались из ее широко распахнутого рта и она, наконец, рухнула на него, царапая ему спину и больно кусая мочку уха. Теплое и липкое расширялось под ним на мятой простыне…

Он, словно только что слезший с операционного стола больной, на дрожащих ногах ушел от нее на рассвете мимо дежурной, тракторно храпящей на коридорном диване под синим солдатским одеялом.

Второй стакан с ягодами тоже остался пустым…

Тем же утром она, не предупредив его, уехала во Владивосток, а Гаевский после бассейна возвратился в свой номер. Убиравшая его старушка в белом переднике блеснула лукавым молодым светом выцветших глаз и сказала игриво:

– Тут одна приятная дамочка вам письмецо оставила… Конвертик под подушкой.

Он распечатал конверт и прочитал: «У меня много ягод, приезжай. Мой телефон…»

Года через полтора он был в командировке во Владивостоке. Позвонил ей. И шутливо сказал: «Это покупатель из Паратунки. У вас ягоды еще продаются?».

– Это кто? Андрей? Слава? Игорь? Все, все, все… Побаловались и хватит. Забудь меня и больше сюда не звони!

Та женщина из Владивостока чем-то напоминала ему Валю Любецкую, – жену однокурсника Гаевского по академии.

Гаевские жили тогда в офицерском общежитии и в том декабре устроили у себя в квартире встречу нового года. Было, кажется, еще три или четыре семейных пары.

Сверкала в полутьме огнями елка, горели свечи, из утробы магнитофона звучала музыка, звенел смех, пары танцевали, а сильно набравшийся майор Любецкий храпел, развалившись на диване в безобразной позе.

Гаевский пошел на кухню то ли за штопором, то ли за бутылкой. А следом за ним вошла и Валя с пустой тарелкой.

Гаевский уже выходил с кухни, когда Валя вдруг с какой-то обезьяньей ловкостью повисла у него на шее и теплыми сочными губами стала жадно и нежно целовать его, – Гаевский попытался отстраниться от нее (вдруг жена зайдет на кухню!), и сделал это так резко, что затылком ударился о выключатель и свет на кухне погас.

И тогда он, пользуясь моментом, лихорадочно и страстно измял руками дрожащее и переспелое молодое женское тело – и чуть не съел крупные и сладкие губы Валентины.

Затем включил свет и стремительно ретировался с кухни.

И весь остаток вечеринки, закончившейся уже на рассвете, они с Валей обменивались горячими взглядами тайных любовников.

А потом Гаевский приболел и остался дома один (Людмила отвела сына в детсад и уехала на работу). Он лежал в кровати с температурой, когда в квартиру кто-то позвонил. Накинув халат, он вышел в прихожую и открыл дверь.

За порогом с большой белой тарелкой стояла Валентина – в туго обтягивающих крепкие бедра спортивных тренчиках и в легкой кофточке, пуговицы которой мужественно сдерживали могучий напор крупногабаритной груди (бюстгальтера на ней не было).

– Люда забыла у нас вашу тарелку, – сверкая большими плутовскими глазами, сказала она и решительно ступила за порог…

То, что было потом, – навсегда вошло в лучшую коллекцию приятнейших воспоминаний Гаевского.

Едва щелкнул замок входной двери, как они оба с какой-то нечеловеческой жадностью схватились в поцелуях и ласках, – доселе и стоит в полковничьих глазах картина: белая спина Валентины, прогнувшейся так, как может прогибаться самка, жаждущая самца…

Валентина стонала так, что Гаевский, панически боявшийся в тот миг разоблачения, вынужден был прекратить поршневые движения и закрыть ладонью ее большегубый рот.

Но страсть Валентины к наслаждению была так неуемна, что она в горячке прокусила ему указательный палец и стала обсасывать кровь на нем, еще сильнее провоцируя Гаевского на выплеск тестостерона…

После той волшебной схватки в мрачной прихожей между ними до окончания академии больше ничего не было.

И лишь на выпускном вечере, в ресторане, они вели хмельными плутовскими глазами тайный разговор, вспоминая, видимо, страстные свои лобзания на кухне и в прихожей квартиры офицерского общежития…