Тайари Джонс - Брак по-американски [litres]

Думаю, тогда просто время еще не пришло. Следующие четыре года я не говорила с Роем и не думала о нем – к тому моменту колледж вспоминался мне как старая фотография из другого столетия. Но, когда мы снова встретились, изменился даже не он сам. Просто то, что раньше казалось мне опасным, теперь стало казаться «настоящим», и именно этого я страстно жаждала.

Но что такое «настоящее»? Невзрачное первое впечатление? Или день, когда мы обрели друг друга вновь, почему-то именно в Нью-Йорке? Или все началось по-настоящему в день нашей свадьбы? Или когда прокурор Богом забытого города заявил, что Рой может скрыться от правосудия? Судья посчитал, что, хоть родина подозреваемого – Луизиана, сейчас он живет в Атланте, а потому не может быть отпущен под залог или поручительство. Услышав решение суда, Рой едко хохотнул: «Так что, на родину всем плевать?»

Наш адвокат, друг семьи, но от этого не менее щедро оплачиваемый, заверил, что мужа я не потеряю. Дядя Бэнкс заявлял ходатайства, предоставлял документы и направлял возражения. Но, несмотря на это, Рой провел за решеткой сто дней, прежде чем предстал перед судом. Месяц я жила в Ило с родителями мужа, спала в комнате, которая могла спасти нас от всех бед. Я ждала и шила. Звонила Андре. Звонила родителям. Когда пришла пора отправлять куклу мэру, я не смогла заставить себя запечатать створки коробки из плотного картона. Рой-старший сделал это за меня, и звук отрываемого скотча не давал мне уснуть в ту ночь и еще много ночей подряд.

– Если все пойдет не так, как надо, не жди меня. Я этого не хочу, – сказал Рой за день до суда. – Шей кукол и поступай так, как посчитаешь нужным.

– Все пойдет так, как надо, – заверила я его. – Ты невиновен.

– Срок мне грозит серьезный. Не хочу, чтобы ты загубила свою жизнь из-за меня, – его глаза и губы говорили противоположные вещи. Как человек, который говорит «нет», а сам кивает.

– Никто не собирается никого губить, – сказала я. Тогда я еще не потеряла веру. Я верила в лучшее.

Андре тоже приехал на суд. Он был свидетелем со стороны невесты на свадьбе и свидетелем защиты в суде. Перед слушанием он попросил меня подстричь его и дал мне ножницы. Я стала пилить дреды, которые он отращивал четыре года. На нашей свадьбе они стояли стоймя, как непокорная поросль, но, когда я обрезала дреды, на волосы, наконец, подействовала гравитация и они повернулись к воротнику. Когда я закончила, Андре провел рукой по неровным завиткам, которые теперь покрывали его голову.

На следующий день мы расселись в зале суда – все, и мои родители, и родители Роя, нарядились так, чтобы выглядеть как можно более невинно. Оливия надела воскресный костюм, рядом с ней сидел Рой-старший в наряде честного бедняка. Мой отец, как и Андре, подстригся и впервые в жизни, сидя рядом со своей элегантной женой, он был «из одного с ней теста». При взгляде на Роя бросалось в глаза, как он похож на нас. И дело было даже не в покрое его пальто и не в том, как кромка его брюк ложилась на ботинки из дорогой кожи. А дело было в его чисто выбритом лице, в невинных, полных страха глазах – он явно не привык находиться во власти судьи.

Рой усох, пока сидел в следственной тюрьме. Пропала детская округлость лица, уступив место агрессивному подбородку, о котором я и не подозревала. Удивительно, но худоба подчеркивала его силу, а не слабость. И только одна деталь выдавала в нем обвиняемого, а не офисного служащего – его несчастные пальцы. Он сгрыз ногти до основания и уже перешел к кутикулам. Так что единственным, чему мой честный муж действительно причинил вред, были его собственные руки.

Я знаю наверняка: они мне не поверили. Двенадцать человек, и ни один из них не поверил моим словам. Стоя в зале суда, я объясняла, что Рой никак не мог изнасиловать женщину из 206-го номера, потому что ночью он находился рядом со мной. Я рассказывала им про сломанную виброкровать, про фильм, который мы смотрели по телевизору с помехами. Прокурор спросил, из-за чего мы поссорились. В замешательстве я обернулась к Рою и нашим матерям. Бэнкс заявил возражение, и мне не пришлось отвечать, но молчание все повернуло так, будто я пытаюсь скрыть гниль, поселившуюся в сердце молодой семьи. Я знала, что подвела его, когда еще только шла к кафедре рядом с судьей. Возможно, я выглядела недостаточно трогательно. Не впечатляюще. Слишком нездешней. Хотя кто знает. Наставляя меня, дядя Бэнкс сказал: «О словах не думай. Выключись. Отбрось все, говори сердцем. Неважно, какие вопросы они задают, присяжные должны увидеть, почему ты за него вышла».

Я пыталась, но с незнакомцами мне подвластна только «хорошая речь». Надо было принести в суд выборку моих работ: серию «Человек в движении», все работы с Роем: куклы, несколько акварелей, мрамор. Надо было сказать: «Вот что он для меня значит. Видите эту красоту? Эту нежность?» Но я располагала только словами, бесплотными и хрупкими, как воздух. Когда я вернулась на свое место рядом с Андре, на меня не смотрел никто из присяжных, даже чернокожая женщина.

Оказывается, я слишком много смотрю телевизор. Я-то ждала, что показания будет давать судмедэксперт, который расскажет про ДНК. Я ждала, что в последнюю минуту в зал заседания ворвутся два харизматичных следователя и сообщат срочную новость на ухо прокурору. Все увидят, что произошла огромная ошибка, чудовищное недоразумение. Мы переживем страшное потрясение, но все уладится. Я искренне верила, что выйду из зала суда с мужем. Оказавшись дома, в безопасности, мы станем рассказывать всем, что в Америке каждый чернокожий находится в постоянной опасности.

Ему дали двенадцать лет. Когда он выйдет на свободу, нам будет по сорок три года. Я не могла даже представить себя сорокатрехлетней. Рой тоже осознал, что двенадцать лет – это целая вечность, и расплакался, стоя за столом в зале суда. Ноги у него подкосились, и он рухнул на стул. Судья остановился и потребовал, чтобы Рой выслушал приговор стоя. Он стоял и плакал, но не как ребенок, а как может рыдать только взрослый мужчина: плач начинался от кончиков пальцев, шел через все тело и вырывался изо рта. Когда мужчина так рыдает, он проливает все слезы, которые его заставляли прятать: слезы из-за неудачи в детской секции по бейсболу, несчастной подростковой любви – туда вливается все, даже то, что обидело его в прошлом году.

Рой выл, а мои пальцы теребили загрубевшее пятнышко кожи под подбородком – шрам-напоминание о той ночи. Когда дверь то ли выбили (как говорит мне моя память), то ли открыли ключом-картой (как говорят все остальные), когда дверь открылась неважно каким способом, нас выдернули из кровати. Роя поволокли на парковку, а я, в одной комбинации, ринулась за ним. Кто-то повалил меня на землю, я ударилась об асфальт подбородком. Комбинация задралась, все увидели мое все, а зуб вошел в мякоть нижней губы. Рой лежал на асфальте рядом со мной – почти можно дотянуться рукой – он произносил какие-то слова, но они до меня не долетали. Не знаю, сколько мы там лежали, ровно, как две могилы. Муж. Жена. Что Бог сочетал, того человек да не разлучает.