Люси Эдлингтон - Алая лента

— Если я верну его обратно, — уточнила я, передавая журнал Розе.

Она нежно погладила глянцевую обложку.

— Моя мама была в отчаянии от того, что я читаю эту ерунду, так она его назвала. Говорила, что мне стоит читать хорошие книги или писать их.

— Твоя мама называла «Модный календарь» ерундой? Здесь же пишут обо всех новых фасонах, печатают обзоры и письма читателей, прикладывают выкройки и фотографии…

— Да знаю! — рассмеялась Роза. — Классный журнал. И там есть другие цвета, кроме коричневого.

— Гасим свет! — завопила снизу Балка.

Из коричневого в черное, во тьму. Что теперь делать с журналом? Я начала бояться, что меня обвинят в воровстве… Что они сделают дальше? Ничего хорошего. До сих пор я знала только одну главную, и Марта казалась еще человечной.

Быстро-быстро думай о чем-нибудь другом, о шитье.

— Эй, Роза, — тихонько сказала я. — Спасибо тебе за сегодняшний совет насчет лацканов.

— Пожалуйста.

— Где ты научилась шить?

— Я? К нам во дворец приходила одна леди, чтобы давать уроки, вот у нее и научилась. Когда я была маленькой, то мечтала стать хозяйкой салона модной одежды. Или книжного магазина. Или владелицей зоопарка. Желания быстро менялись.

Я повернулась на матрасе. Нет, не может Роза быть хозяйкой салона модной одежды, это моя мечта! И как глупо с ее стороны притворяться, будто жила в настоящем дворце!

— Элла, — спустя несколько минут прошептала Роза.

— Что?

— Спокойной ночи.

— И тебе.

Спокойной ночи. Эти слова не для Биркенау.

Пауза.

— Элла, рассказать тебе сказку на ночь?

— Нет.

Еще пауза.

— Элла…

— Ну, что еще? — Я повернулась на комковатом соломенном матрасе.

— Я рада, что встретила тебя здесь, — раздался голос Розы в темноте. — Хлеб — это хорошо, но друзья лучше.

Спать я не могла. Это не были угрызения совести из-за кражи… то есть заимствования. И это не был голод. Я не могла уснуть, потому что Роза храпела. Не раскатисто, как мой дед в соседней комнате. Это было тихое сопение, которое было бы даже милым, если бы она не лежала рядом.

Как на моем месте поступила бы Марта?

Ткнула бы ее под ребра.

— Мм, щекотно, — пробормотала Роза, не просыпаясь.

Я лежала без сна, запрещая себе думать о чем-либо, кроме будущей вышивки на жакете.

Свисток, как всегда, раздался в половину пятого. Мы соскочили с коек и помчались на перекличку. Этот свисток раздавался дважды в день, утром и вечером, всех полосатых пересчитывали, чтобы убедиться, что никто не сбежал ночью. Хотя побег на волю был фантастикой. У охранников были списки. Имен в этих списках не было, имена есть только у людей, у нас же были номера. Они были на нашивке над левым карманом робы у каждого полосатого.

Кроме номеров на робе имелся винкель — пришитый рядом с номером треугольный кусочек ткани. Винкели различались по цвету, и каждый цвет говорил, почему Они решили, что ты недостоин больше жить в нормальном мире.

У большинства капо винкели были зелеными. Это означало, что до попадания в Биркенау они были уголовниками. Значок Розы был красным, и он говорил, что она — политический враг. Это казалось безумием. Какую политическую угрозу могла представлять эта глупенькая фантазерка? Еще Они терпеть не могли любителей читать книги. Так же как и людей моей веры. За то, что ты поклоняешься «неправильному» богу, тебе полагалось носить шестиугольную желтую звезду. Она напоминала те звездочки, что мы получали в школе за хорошую работу, но эта звезда означала, что ты занимаешь самую нижнюю ступеньку лагерной лестницы. Желтые звезды были у большинства полосатых, и с такими обращались хуже всего. Мы были людьми только наполовину. Меньше чем людьми. Расходным материалом.

Я ненавидела свою звезду. Я ненавидела винкели и списки. Ненавидела, что одни люди запирают других людей и вешают на них ярлык: ты другой. И как только ярлык наклеен, другие могут обращаться с тобой как с вещью. Это так глупо. Я не винкель или номер. Я Элла!

Поначалу такая практика не казалась трагедией. Все начиналось с мелочей. Нас просто последними включали в состав школьных спортивных команд (потому что ваш народ не пригоден для работы в команде). Занижали оценки на экзаменах ( ты и такие, как ты, списываете друг у друга, поэтому у вашего брата такие высокие оценки ). Потом учителя перестали замечать меня в классе, когда я тянула руку, чтобы ответить ( Кто-нибудь знает ответ? Кто-нибудь? Кто-нибудь? ).

И вскоре мелочи превратились в вещи посерьезнее.

Однажды на уроке учитель заставил одного мальчика выйти к доске и перед всем классом измерил ему голову.

— Посмотрите на цвет его кожи! — Учитель усмехнулся. — И измерения черепа тоже подтверждают: он принадлежит к неправильной расе. Низшей!

Я ерзала за партой, но боялась возразить, потому что после него к доске могли вызвать меня.

Однажды утром на школьном собрании директор объявил, что правила приема учеников изменились. «Ученики, которых я сейчас назову, должны встать и немедленно покинуть школу…»

У него был список. В списке было мое имя. Еще никогда в жизни я не была так сильно смущена, как в ту минуту, когда покидала школу, чувствуя на себе сотни взглядов. Когда я пришла домой и обо всем рассказала, дедушка пригрозил оторвать нашему директору голову и спустить ее в унитаз. Бабушка его от этого отговорила. Все закончилось тем, что меня перевели в другую школу для детей из списков.

Дальше было хуже. Мирные митинги разгоняли. Сжигали религиозные книги. Грузовики с решетками на окнах по одному забирали наших соседей по ночам.

«Не обращай внимания на эту ерунду , — говорила мне бабушка. — Они нас просто запугивают, но мы им не поддадимся, правда? Нет ничего плохого в том, кто мы есть».

Но если в нас нет ничего плохого, то почему мы оказались в лагере?

Попадание твоего номера в список было равнозначно приговору: жить тебе или умереть. Это зависело от того, в какой список тебя занесли. Здесь, в Биркенау, важнее всего было попасть в список тех, кого отправляют на работу. Если ты не работаешь, ты умираешь. Все очень просто.

Даже если любишь свою работу, вставать на нее одинаково тяжело, по какую бы сторону колючей проволоки ты ни находился. Особенно трудно подниматься на перекличку в предрассветных сумерках. В этот час плац кажется самым унылым местом на всей земле. Полосатые выстраивались в ряды по пять человек в каждом, чтобы капо начали проверку. Если кто-то опаздывал, проверку начинали заново. Если кто-то отсутствовал — тоже. Так же если кто-то падал от голода, усталости или холода (или всего сразу). Позевывающие надзирательницы собирались вместе, кутаясь в свои черные плащи. В то первое утро, когда на проверку мы пришли вместе с Розой, мне показалось, что среди надзирательниц я заметила Карлу, но уверена в этом не была. Женщина, которую я приняла за Карлу, стояла вдалеке и курила, с ней рядом стоял большой черный пес.