Ольга Неклюдова - Последняя командировка

Анна взяла резкий аккорд и запела. Тихон вздрогнул, привстал и снова сел. Вот он, полюбившийся ему голос. Резкий вначале, смягчающийся постепенно, то звонкий, почти пронзительный, то глуховатый. Тихон закрыл глаза. Только на одно мгновенье он увидел Ларису, но она исчезла тотчас же и более не появлялась. Анна пела, и он опять видел женщину, склонившуюся над костром. Видел женщину, передвигающую звезды. Видел женщину, которой повиновался ветер. В песнях ее росла трава, ключ выбивался из-под земли, горевал и веселился ветер. И море качало на зеленых летних волнах волшебный, серебряный кораблик.

— Боже мой! — сказал Тихон, когда Анна замолчала. — Боже мой, как я перед вами виноват.

— В чем же?

— Как весь мир перед вами виноват. Вы сидите здесь одна — чудо природы. Самое редкое и удивительное, какое только можно себе вообразить, и все бросили вас. Даже эта, ваша подруга.

— Нет, нет, — сказала Анна. — Это неправда. Все относятся ко мне очень хорошо. Багряницкие вырастили меня и воспитали. Ведь я сирота. Они относятся ко мне, как к дочери. Любят меня, я же знаю… — Она так хорошо улыбнулась, что Тихон, растроганный, взял ее за руку. Нет, она не была хороша собой и вместе с тем — прекрасна.

— Может быть, Багряницкие и хорошие, но те, кого я видел здесь…

Она застенчиво и осторожно, чтобы не обидеть его, отняла руку:

— Вам они не понравились? Но вы же их не знаете. Немножко странные, у всех свои чудачества, но не судите поверхностно… Хорошие, право же… И очень хотели мне помочь, взять в Москву, чтобы я училась… Но что делать, если я никуда не могу выехать отсюда? Я могу жить только здесь, и больше нигде. Такая болезнь… Не будем говорить об этом, здесь уж ничего не поделаешь. Клянусь вам, никто не виноват. Я еще спою. Хотите?

И он слушал ее до ночи.

Он больше не думал о Ларисе и не намеревался ее искать. Душа его любви была здесь.

А Лариса затерялась где-то в Москве, в одном из многочисленных ее домов, в одной из улиц ее, где жило множество девушек, на нее похожих.

— Митенька пришел!

Лита, бросив книгу или вязанье, идет ему навстречу. Он стоит на пороге, всегда застенчивый и растерянный. Ей хочется сказать, что она рада ему, чтобы он это понял, чтобы он этому поверил, но это лучше получается у ее мужа.

Иван встречает Митеньку, смеясь во весь рот, обнимает его за плечи, что-то говорит, и Митенька отвечает, тоже смеясь. С лица его исчезает выражение растерянности, с которым входит он в дом, словно испуган чем-то и насторожен. Словно он думает, что лишний, что ему не рады. Митенька любит Стрельцовых и охотно у них бывает. Ивана он знает давно — вместе кончали университет и работают в одном институте.

Но когда он впервые увидел Литу — Митенька пришел тогда с товарищем в первый раз после женитьбы Ивана, — он был растроган ее видом и как бы распахнулся навстречу этому новому существованию.

— Смотри! — сказал он товарищу.

И теперь, в свои двадцать семь лет, Лита все еще похожа на нестеровского отрока. Лицо ее все такое же узкое и бледное, по плечам лежат темно-русые прямые волосы, а в больших глазах, может быть ей самой непонятная, подаренная природой — скорбь.

Митенька скоро узнал, что жена Ивана добра, доверчива и гостеприимна, но дальше его узнавание не пошло. Лита была искусствоведом, работала в музее, но никогда о работе своей не говорила. И вообще не говорила о себе.

Они с Иваном, напротив, много говорили о работе и о людях, с которыми сталкивались.

Когда Митенька на нее взглядывал, Лита улыбалась, как бы извиняясь за свою молчаливость, но глаза ее по-прежнему смотрели без улыбки, и ему иногда чудился в них упрек. Но почему? Когда она уходила, Митенька с Иваном говорили о жизни, о благополучии и незадачливости, о несправедливости некоторых репутаций. Оба они были физиками. Иван готовил кандидатскую, работу свою любил, видел ее перспективы и не допускал никаких случайностей и помех. Он был целеустремлен и не испытывал сомнений в избранном им пути. Словом, не имел претензий к судьбе. Митенька, напротив, постоянно ощущал свое неблагополучие и неустроенность. Иван пытался его образумить:

— Ну, в чем дело-то, голубь? Возьми себя в руки. Честное слово, никаких причин впадать в меланхолию: крыша над головой есть в родительском, родном твоем доме. Зарплата? Особенно не разгуляешься, но жить можно.

На все его уговоры выбрать тему кандидатской и готовиться к защите Митенька отвечал неопределенно: не готов… ничего не решил… все как-то бессмысленно, не то…

Он приходил в волнение, брался руками за виски. Глаза разбегались в разные стороны.

— Ты хочешь абсолютного счастья. Так не бывает. За счастье надо бороться. Надо найти свою золотую жилу, свою точку применения, определяющую и оправдывающую твое существование, твою судьбу. Вот, слушай. Есть одна тема, которая, мне кажется, должна тебя заинтересовать…

— Нет, нет, — говорил Митенька, — протягивая вперед руки и как бы обороняясь, — не сейчас. Потом как-нибудь. Я еще ничего не решил… Не знаю сам.

— Мне кажется, ты, брат, нездоров. У тебя что-то с психикой или, в крайнем случае, с нервами… Посоветовался бы с врачом…

— Ну, к чему это? Разве в этом дело?

— Чего же ты хочешь наконец?

— Выиграть мотоцикл, — сказал Митенька с воодушевлением.

Иван захохотал, хлопнул товарища по плечу:

— Вот это, брат, дело. Я б тоже не прочь. Закатились бы мы с тобой.

Митенька оживлялся. Любовь к спорту — вот что в основном сближало этих двух разных людей, но и спорт любили они по-разному.

Все эти разговоры прекращались, когда входила Лита. Но почему?

Однажды Митенька застал Литу одну. Он остался, решив дождаться Ивана. Разговор не клеился. Митя взял книгу, Лита довязывала свитер себе или Ивану. Но, занятые каждый своим, они поглядывали друг на друга и друг о друге думали: Лита — что Митенька действительно похож на князя Мышкина — так его и называли в университете. Есть ли у него какая-нибудь Настасья Филипповна или он только ждет ее?

Митенька умилен был хрупкостью ее физической и душевной. «Всякая фальшь для нее нестерпима». Наверное, ее очень легко обидеть. Она беззащитна. И у него, который никогда в жизни никого не защитил, даже самого себя, явилось желанье защитить ее.

Она была в тот день грустна и, может быть, нездорова. Задумавшись, глядела в одну точку, или, напротив, в эту минуту она вовсе ни о чем не думала, и это делало взгляд ее тяжелым и страдальческим. Молчать, когда она так смотрит, было бессердечно. Он спросил:

— О чем? О чем вы так мучительно думаете?

Она улыбнулась и стала проще, доступнее пониманию.

— О вас.

— Ну? То есть что же… обо мне?

— О том, что вы — князь Мышкин. А где-то существует Настасья Филипповна.