Андрей Ткачев - «Возвращение в Рай» и другие рассказы

Заговорите при мужчинах о футболе, о машинах, о женщинах, о пиве, на худой конец. И оживятся глаза, и найдутся слова для развития темы, и родятся тут же идеи и предложения.

Заговорите при женщинах о чьих-то семейных тайнах, о тряпках, о чем-то блестящем, о любви… Эффект будет тот же.

Но попробуйте заговорить о смирении. Это прозвучит так же странно, как птичье пение. На вас посмотрят так, как если бы вы заговорили на непонятном языке. Это потому, что у нас совсем нет смирения и запах его нам не знаком. А между тем жизнь человечества должна строиться по образу отношений внутри Троицы, и догмат о Троице есть наша социальная программа.

Вместо смирения есть смиреннословие, то есть привычные обороты речи, якобы свидетельствующие о христианском сознании, или вздохи о том, что «я грешен», что «все мы грешные». Еще есть призыв к смирению тогда, когда неприятность нельзя устранить и остается только терпеть. Это правильно. Это «теплее». Но гораздо важнее говорить и думать о том смирении, при котором добровольно убегают от славы, не ищут ее, а получив, делятся ею с удовольствием и без зависти. Смирение Троицы — это прославление Другого взамен Себя. Это — радость о славе и об успехе Другого. У этого смирения в перспективе — вечность. А то терпение жизненных невзгод и неудач, которое мы привычно называем смирением, будет жить только на этой земле, где плачут и умирают. На земле живых будет другое смирение, Божественное.

В Писании содержится множество указаний на Небесную природу Христа. На то, что Он, смиренно называвший Себя Сыном Человеческим, на самом деле есть Личность Божественная. Уже само имя Сына Человеческого говорит об этом. Каждый из нас может назвать себя этим именем. При этом мы не солжем и не ошибемся. Но мы себя не называем так, поскольку это и пафосно, и самоочевидно, и, что важнее всего, у нас для себя нет других имен. Христос именно так называет Себя потому, что это имя для Него не родное, а усвоенное. Он — Сын Божий, Его имя от века. Сын Человеческий — это имя Того, Кем Он изначально не был, но со временем, по причине любви к нам и послушания Отцу, стал. Это, кроме сказанного, еще и мессианское выражение из видения пророка Даниила. Видел я в ночных видениях, вот, с облаками небесными шел как бы Сын человеческий, дошел до Ветхого днями и подведен был к Нему. И Ему дана власть, слава и царство, чтобы все народы, племена и языки служили Ему; владычество Его — владычество вечное, которое не прейдет, и царство Его не разрушится (Дан. 7,13–14).

Говоря о том, что любящий сына или дочь, отца или мать более, чем Его (см.: Мф. 10, 37), что еще хочет сказать Иисус Христос, как не то, что Он есть Тот, Кого нужно любить всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всею крепостию твоею, и всем разумением твоим (Лк. 10, 27). То есть Он — Господь Бог.

Когда Петр в ответ на третий вопрос: любишь ли ты Меня? с печалью отвечает: Господи! Ты все знаешь; Ты знаешь, что я люблю Тебя (Ин. 21, 17), — разве в этом ответе мы не слышим исповедание Христа Богом? Ведь кто, кроме Бога, может знать все? Это не восклицание Фомы, произнесшего: Господь мой и Бог мой! (Ин. 20,28). Но для исследующих Писание и не довольствующихся тем, что находится на поверхности, эти внутренние открытия ценны не меньше, а может быть, и больше.

А насколько чудесен способ, каким Христос расплатился со сборщиками подати на храм (см.: Мф. 17, 24–27)?! Столь Божественно и вместе с тем столь просто, даже буднично, что сомнений не должно остаться. Тот, Кто изо рта первой вытащенной рыбы вынимает нужную сумму денег, не просто Бог истинный, но еще и Бог смиренный, Бог тихий, Бог, творящий чудеса кротко.

В «Легенде о Великом инквизиторе» Достоевский останавливается на искушении Христа в пустыне. Устами своего персонажа автор говорит о том, что даже если бы мы ничего больше, кроме этого короткого евангельского рассказа, не знали, и тогда было бы ясно как Божий день, что есть Бог и есть диавол. Предложенные вопросы не были человеческими. Их задавал грозный дух отрицания, человекоубийца, который все теми же тремя искушениями (других у него нет), как отмычками, вскрывал все (!) людские сердца. Его отмычки сломались на Христе. И ответы, которыми отвечал Постившийся в пустыне, тоже не были человеческими. Палач и знаток нашей падшей природы сделал три смертоносных выпада. И каждый раз его оружие находило пустоту, а не цель, умело отбитое более искусным воином. Очень спокойно, кротко, не выходя из себя, Христос дал понять врагу, что его власти пришел конец. Ни одного слова от Себя не сказал Сын Божий, но отвечал словами из Писания, из книги «Второзаконие». Эта краткая духовная схватка в пустыне при всей своей глубине описана столь коротко и безыскусно, что вывод очевиден: это не человеческий текст. Это — слово Божие.

Такова же и молитва Господня. Кратка и проста, но сколько драгоценного веса в этой кажущейся легкости! Она не цветиста и не поэтична, как псалмы. В ней нет метафор, нет слов, за значением которых нужно обращаться к словарям. И вместе с тем отцы назвали ее «сокращенным Евангелием». Смысл всей Библии нужно усвоить духовно, правильно, чтобы, молясь этой молитвой и говоря о Небе, об Имени, о Царстве, о Хлебе, подразумевать то, что надо, а не то, что кажется и так понятным.

Уже то, как родилась и как была подарена эта молитва, чудесно. Лука говорит, что Господь в одном месте молился (Лк. 11,1). Он молился часто, в храме и в пустынных местах, днем и среди ночной тишины. Это были не наши молитвы. В них не могло быть такой знакомой всем нам печали о совершенных грехах и просьб о помиловании. В них не было суетных просьб и корыстных прошений, которыми люди так часто оскорбляют слух Всевышнего. Это было что-то совершенно особое и благоуханное. И вот Он перестал, и тогда один из учеников Его сказал Ему: Господи! научи нас молиться (Лк. 11, 1). Господь дает ответ тут же, без размышлений и приготовлений. Его только что молившийся дух насыщен общением с Отцом, и от Своей полноты Он уделяет нам необходимую меру. Он произносит: когда молитесь, говорите (Лк. 11, 2), — и вслед за этими словами в воздухе звучит текст, который отныне будет звучать миллионы раз, на всех языках, на всех континентах. Поистине Ты прекраснее сынов человеческих; благодать излилась из уст Твоих (Пс. 44, 3).

В Царство Небесное ведет узкий путь и тесные ворота. В царство молитвы должен также приводить узкий путь. Господское повеление: молясь, не говорите лишнего (Мф. 6, 7) — об этом. Это не значит, что молитва Господня отменяет все роскошество псалмов, и славословий, и песнопений духовных (см.: Еф. 5,19), которыми столь богата Церковь. Не отменяет, но смысл молитвы осознается через внутренний мир всей Библии и через Евхаристию. Изучая Писание, участвуя в Литургии, усиливаясь исполнять заповеди, христианин делает свое сердце созвучным главной христианской молитве, и она постепенно вбирает в свою бездонную простоту всю жизнь человека.