Светлана Нина - История в зеленых листьях

– Слова загнанного человека. А мы должны быть свободными…

– А вместо этого мы грустные.

– …но свобода сама по себе невозможна, поскольку мы заточены в этом теле и на этой планете. Чувство тупика – лишь отголосок этого сакрального знания, отпечатанного в генотипе. Каждый человек – салат из социальной жизни и чего-то то ли звериного, то ли полученного от необъятного понятия «душа», не имеющего общего с этой жизнью.

– Достичь земного счастья, как и твоей свободы, недостаточно.

– Да и нет его. Распадается на куски каждый день и изредка собирается вновь. И всё равно люблю я рассказы о предтечах, о начале времён… Словно моя собственная жизнь обретает смысл, раз уже на заре цивилизаций были такие искры.

– …а ты словно с самого начала, не натыкаясь на фальшь, шла верно. Самой своей сутью, направленностью.

Мира понимала, насколько стала занудной пожилой женщиной, молчаливо соглашаясь с Тимом, но по-прежнему опровергая его доводы при каждом скребущем воспоминании об их спорах ради споров. Просто чтобы столкнуться интересами и выбить новую уникальную искру. Ода взросления, медово разлитая по памяти, сменилась становлением – болезненным, северным, пугающим своей однообразностью и тем не менее набитым вариациями чувств и наитий. Она не хотела становиться теми девушками, которые целыми днями сидят перед компьютерами на благо компаний. Со стороны выглядит значимо и самоутверждающе, но ведь за пределами офисов распластана целая неизмеримая жизнь, которая проходит сквозь то время, когда они по скайпу общаются со своими генеральными директорами во имя бессмысленности, обозванной карьерой.

– Великая сила таланта – возможности видеть глубже, чем остальные, – которая заражает собой других и тянет человечество вслед за собой. О ней хочется говорить, её хочется оспаривать и низвергать, но продолжать поражаться, чем она так цепляет разнородных, ничем не связанных между собой людей. Я как-то прочитала, что нет великих женщин. И была поражена, насколько необразованный человек, не удосужившейся на уровне дилетанта исследовать тему, убеждён, что ему позволено озвучивать собственную ограниченность.

– Ещё говорят, что великая женщина – исключение, не понимая, что великий мужчина – тоже исключение. – В запальчивости упоительно округлённые глаза Вари блестели от спускающегося на них деликатного света. – А при доступе к образованию без ограничений мы результаты показываем не хуже, и это всего за сто лет свободы.

Её судья и поверенная. Говорить с Варей было словно дышать воздухом после душных стен под режущим искусственным светом и затягивающими в петлю однобокости разговорами коллег. От общения с ними будто исчезало её прошлое, то, чем она и была ценна. А оставалась только вылизанная оболочка, изрекающая умные фразы по специальности. И как же бывала пуста голова от этих терминов за обманчивостью значимости…

– Люди много говорят. Слишком много.

Столкновение с редчайшим полётом мысли в противовес серости, с которой даже не хотелось спорить. Мысли, которая не отзывалась о других уничижительно, а лишь негодовала, запертая на Земле и раненная несовершенством мироздания.

– Порой перечитаешь свои старые записи и с грустью вздохнёшь. Как кристально было восприятие! Может, оно никуда и не делось, но возродить его непросто за пеленой пустой усталости. Повторить бы это восхищение, вместо того чтобы недоумённо пожимать плечами и испытывать тошноту от помойки, льющейся из чужих ртов. Мало что прельщает как прежде, не остаётся адекватного времени, чтобы оценить какую-то книгу даже. Приходится надевать на себя личину, чтобы демонстрировать рефлексы на слова, обращённые ко мне… А если мне самой с собой противно, что ждать от прочих? Что они мне вдруг станут незаменимы?

Варя понимающе закрыла глаза. Она сочетала тепло и пессимизм, который не скатывался при этом в бездействие. Самым страшным для обеих было погрязнуть в трясине со слипшимся мозгом.

При соприкосновении с Варей Миру резала мысль, что женщину тяжело любить. К восхищению и сродству добавлялась конкуренция. Но только женщин как средоточие сакральности и интуиции и можно обожать по-настоящему. Мира любила в Варе то, чего не было в ней самой, но что проявлялось благодаря влиянию Вари. Мира не любила тех, кого считала хуже себя. В дорогих людях она ценила своё отражение или ту часть себя, которой ей не хватало и которой она потаенно завидовала.

Мира начала понимать, что ей недостаёт того уровня близости с Варей, который она тщательно выстроила. Захваченной их интеллектуальной верностью, ревностью и пропастью, хотелось запросто лежать с ней, гладить её вымытые волосы. Мира с раздражением думала, что какой-то несущественный самец имеет на это больше прав, чем она, Мира, понимающая Варю досконально.

– У тебя есть только это мгновение. И больше ничего.

– У меня есть годы за спиной, не говоря уже о прошлых жизнях. Это давит своим грузом, отпечатывается на каждом действии, даже когда кажется, что мы очистили разум.

А потом приходил Арсений, и Варя словно отлетала от неё, тут же всем своим существом переключаясь на него. Вроде бы достойный спутник любимой Вари, к которому не зазорно было ревновать. Обычно мужчины не вызывали интереса, а лишь неприятно скребущее отторжение, смешанное с омерзением. Но Арсений был не так прост и лубочен, как даже Артём. И слишком многое занимало его, и подавалось сгущённым юморком…

Оба смотрели на неё с опасением: не сиганёт ли она вновь в реку ради показного самоубийства. И Мира вынуждала себя разубеждать их своим преувеличенно довольным видом.

На первый взгляд Варя и Арсений были мягкой, слегка ироничной парой, танцующей в непрерывающейся гармонии. Мира попала под их очарование. Её парализовывало их благоденствие, их сочетаемость. Красивейшая пара, которая смеётся что-то себе, и никто ей не нужен… А ей бы просто в их тени погреться. Мира воображала, что они дают друг другу свободу, где дух преобладает над мелочностью собственничества.

Но первый взгляд никогда не оказывается верен у людей более чем с одним слоем.

Харизматичный, утверждённый в собственном благополучии, образовании и влиянии Арсений. Его будто вовсе не интересовали побочные результаты жизнедеятельности. И на собственную утверждённость он взирал с признательной констатацией очевидного.

Смотря на его пробивающуюся через кожу щетину, Мира смутно воображала, что для Вари всегда важнее будет Арсений. Потому что так устроено испокон веков – они уединяются вечерами, чтобы прорвать земную обложенность и впасть в трансцендентность. Они потакают природному выбору, который отдаётся в жизни такими вариациями красок… Проклятое устройство общества, зарождённое на общечеловеческих свойствах, которое вполне устраивало Варю, несмотря на всю её небесность. Привязанность к Варе, таким образом, исполнялась трагизмом, предвкушением и даже в воссоединении оставалась какой-то печальной, ориентированной на необходимость расстаться.