Светлана Нина - История в зеленых листьях

– Есть. У всех людей есть что исправлять.

– Но разница в том, что́ надо исправлять, непропорционально велика.

– А взгляд у тебя чистый тоже. Но это не значит, что за плечами нет осадка. Это значит лишь, что мы не позволяем обидам и триггерам диктовать нам поведение или опускаться.

– Западная цивилизация щедро одарила нас пониманием, что нет счастливых семей, есть лишь те, кто неверно смотрит на них и принимает сложившийся порядок вещей без раздумий. Невозможно собрать воедино несколько разрозненных личностей, постигающих жизнь за переделами дома, и ожидать, что они придут к согласию и будут взаимодействовать без недопонимания и взаимных обид.

– И тем не менее даже моя семья, будучи такой, на выходе демонстрирует торжество альтруизма и взаимовыручки. Отец нежно заботится о бабушке… С годами они осознали что-то. Быть может, тяжесть уживаться вместе с каким-то рубежом рвёт менее больно.

Сейчас Мира поняла, почему так выделяла Варвару среди прочих – она смотрела глубже и трагичнее, чем остальные. Наверное, в силу каких-то детских причин. Они уже ходили друг с другом около темы несчастливой семьи. Благодаря этим недомолвкам и посылам, скрывающимся за намёками, Мира решила, что время пришло. Что пора уже кому-то поведать, каким на самом деле было детство залюбленной дочери двух не ладящих родителей. Спустя годы вдали у неё выработался смытый образ их пары, который при очередной встрече вновь приходил в негодность. Благодаря лютой совместимости родителей Мира не признавала перегибов. Она решила исцелить себя от того, что так беззастенчиво свалил на неё непродуманный брак слишком разных людей, где мать обожала страдать и снимать с себя ответственность, а отец без стеснения глумился. Идеальная русская семья постсоветского пространства. Просто потому, что так жили несчитанные поколения до и, если ничего не менять, будут жить после. Мать не интересовала правдоподобность, она с истинно женским воображением, роющим и вытягивающим из событий потаённый смысл, находила в людях им самим неведомые мотивы и щедро осыпала отца упрёками самого разного толка.

Мире с её возраста спорными казались многие утверждения матери, обиженной на всех и винящей мужа в своих невзгодах начиная от загубленной жизни и кончая отвалившимся колесом на чемодане. И уже с подросткового возраста, вынужденная анализировать свалившиеся на неё открытия, Мира чувствовала в этом подходе нечто ненатуральное – как-никак, а век бесправия унесла в свою могилу кипящая история человечества. Но многие продолжали за него цепляться, оправдываясь собственной безграмотностью и ленью. Добиться положения оказалось тяжелее, чем переложить ответственность за себя на кого-то, кто непременно начнёт злоупотреблять властью. Мирослава привыкла обращать внимание лишь на просвещённых людей и не могла поверить, что кто-то добровольно может регрессировать. Дочь так и не стала ни на чью сторону в затяжном и вялом споре родителей. Ей помогали устойчивый темперамент и наблюдение, что жертвы и палачи – весьма условные градации.

– Она нуждалась во мне, только когда я была маленькая. Теперь даже не предпринимает попыток сблизиться, не хочет слышать правду. Мама любит лишь беззащитных маленьких детей, но ни в коем случае не чужих, утверждая тем самым власть над ними. А со мной она будто не знает, что делать теперь.

– Матери такой титанический труд проделывают с детьми, а на них потом спускают всех собак.

Мира поджала губы, не смотря на Варю.

– Я поняла, – заключила Мира, – что мой феминизм вырос не на абъюзе отца, а на пассивности матери. Жизнь многолика. И даже мучитель матери может стать другом. Виновата, скорее, модель общества. Её-то мы и должны исправлять первым делом, потому что здоровое общество рождает здоровых людей. А не тех, кто винит исковерканных невежеством и страхами за то, что они не смогли пробить стеклянный потолок над собой. Нам говорят, что мы приобретаем опыт, а на деле становимся лишь изнасилованы социумом и той невыносимостью существования, которую он ставит перед нами. Или даже не он, а сама схема запуливания нас на эту планету. Но и выжить без других мы не можем.

– Где грань между податливостью и стервозностью?

– Грань в неадекватном восприятии людей, которое варьируется от желания твоей смерти в муках за прочойс до превозношения за плечи правильной формы. Планета нереально перенаселена, повсюду люди, а в головах у них солома. Какие-то биороботы на пикетах, которые чувствуют свою значимость, лишь заручившись поддержкой стада. Тяжелее всего жить, не имея эмоциональный отклик на людей. Ненавижу собственную обидчивость! Давно уже нужно сделать выводы и перестать истерить. Но душа гибкая.

Мира перевела дух, скорбно глядя в пустоту.

– Если ты себе не поможешь, тебе никто не поможет. Общество сделало больной мою мать, а темперамент и попустительство бабушки, любящей своих дочерей без оговорок, довершили дело. Тут виктимлейблинг верен процентов на сорок. Не у всех есть зубы и желание. Но в Скандинавии мама добилась бы куда большего, её бы по-другому взращивали. Ещё и провинция паразитировала на ней всю жизнь, выпивая и так неплодотворные соки.

– Общество подавляет всё, что вытапливается из его подгнивающих краёв. Общество, где нормально молчать, чтобы тебя не затоптали. Феминизм вылечил мои отношения, избавив меня от сексизма в сторону мужчин. Я не требую от них смелости, мужественности, финансовой обеспеченности. Не одобряю армии и того, что они тут же обязаны бить морду обидчикам. Но и у меня тогда руки развязаны – они не могут требовать от меня взамен обязательного ужина.

– Как вообще можно людей поделить по гениталиям и заочно возненавидеть одну из сторон?

– Нельзя. Много чего нельзя, что происходит.

– Говорить, что люди сами виноваты в своих проблемах, может лишь тот, кто не видел жизни или для кого она вынужденно чёрно-белая, предельно прямая и понятная. Тот, кто не понимает механизмов управления, подавления и формирования мнений, кто полагает, что люди рождаются и существуют как-то автономно от стран и их политических, социальных систем, наверное, могут говорить, что люди сами во всём виноваты, обнажая даже не бессердечность, а обыкновенную ограниченность.

– Бессердечность – это ограниченность… Блестящая мысль. Поступки людей необязательно логичны, хоть и рассуждаешь о них в самом разумном ключе. Но наступает миг – и разум затмевается, а наружу выходит скрытое. Меня забавляют комментарии о чьих-то ошибках – надо было понять, надо было догадаться, надо было логически рассудить, что тебя оставят одну с ребёнком, ограбят, изнасилуют, бросят в атомный взрыв… Критики словно сами никогда не были детьми и юношами, которые вынуждены открывать для себя мир сами и натыкаться на камни каждый шаг. Которые влюблялись и верили, что это навсегда.