Джой Уильямс - Подменыш [litres]

На небе солнце висело вместе с луной. Море казалось выше суши. Перл шла к каменному дому, ожидая найти там детей. Они возьмут ее к себе? Могла бы она быть как одна из них? Она надеялась на это. Внутри нее тоже было животное, детеныш, клубочком обернувший ее сердце, верующий зверь, познавший Бога.

Она поставила пустой стакан на траву. Перл повсюду оставляла пустые стаканы: на пляже и под деревьями, на камнях и на неровных каменных стенах.

Перл переставляла ноги по прохладным скользким ступеням, спускавшимся к влажному полу каменного дома. Она неуверенно помахала рукой и опустила ее, не потому что что-то почувствовала, а потому что у нее возникло ощущение, словно она машет над колодцем. Перл чувствовала себя в мешке, в кожухе, в одной из шкур, содранных Аароном, вывернутой, словно ее глаза заросли плотью. Здесь был запах. Когда-то давно здесь хранили мясо. А зимой здесь же держали живых животных. Пол в каменном доме шел под уклон, словно в театре или крипте, и казалось, что там есть другие комнаты, другие уровни. Невозможно было отскрести от вещей запах смерти. Когда-то здесь, внизу, была смерть, в чистых холодных комнатах, а наверху были живые, в тепле и тревожном ожидании.

Свет просачивался через грязное стекло сверху. Стеклянная крыша полого клонилась до самой земли, и в нижних рамах мерцала неподвижная трава. Глянцевитая трава словно знала о скорой буре. Перл ощутила старое отчаяние, старую жажду. Она была одинока, одна, а снаружи – буря, нерасчленимая, всеохватная. Она боялась и презирала свою жизнь. Она никогда не хотела этой ответственности, этой кошмарной ответственности за собственную жизнь, знания того, что ты здесь, а все где-то там.

Перл прильнула к стенам, стенам, выставлявшим широкие ребра из-под тончайшей кожи штукатурки. Она стала лучше видеть. Она смогла различить стол, на котором, точно тени, стояли резные фигурки. Она прошла дальше, держась у стены.

– Трэкер, – позвала она.

Он бы вышел к ней, разве нет? Если бы она позвала? Он был таким грубым и мрачным, но с голоду мог быть вежливым, добросовестным, храбрым.

– Ашбел, – позвала она, – Фрэнни…

Они бы точно вышли, если бы слышали. Они любили ее. Они бы стали топтаться по ее ногам, виснуть на ней и петь свои грустные песни ей в уши счастливыми голосами.

– Трип! – позвала она, не надеясь, что он выйдет к ней. С этой своей усмешкой на длинном лице – с расчетливой походкой и жуликоватыми руками…

Земля под ее ногами чуть поднялась, вал плодородной земли, питающей сорняки. Перл распрямилась, и ее пальцы скользнули по ржавым крюкам, висевшим вдоль стен под потолком. Она брезгливо отдернула руку и села на пол. Она слышала какие-то непонятные звуки. Звон льда в стакане для коктейля? Кто-то ерзает в раздолбанном стойле? Где-то играет музыка, одновременно умопостигаемая и непереводимая…

Нет, ничего такого. Они все пропали, и она тоже. Так и было. Это наконец случилось. Люди пытаются жить, не зная, что надо делать, а потом человек меняется, и все кончается. Есть одна сторона, а есть другая. И человек мотается туда-сюда, а потом выбивается из сил мотаться туда-сюда между предвкушением и прощанием. Скользя по поверхности тьмы, мимо валунов, черных от ракушек, через мелководье и мертвые пещеры, залитые светом, бегом, сломя голову, мимо буйков, отмечающих безопасные и опасные места, и в чужую гавань. Красный, право руля, задний ход… Но ее все это уже не касалось. Все кончилось. Город со своими лицами, со своими людьми и их разговорами. У людей жестокие глаза. Глаза мальчика на звериной морде, за забором сада, где она пила… Глаза женщины в аптеке, возмущавшейся из-за карт. Она вспомнила еще одну карту из той колоды. Шут, за которым бежала гончая. Шут, юродивый – это была она, однако край пропасти, разверзавшейся под ногами шута, не внушал ужаса…

Перл услышала шум.

– Джейн! – позвала она. – Тимми!

Она обернулась, так что хрустнули кости. Как она постарела с этими детьми! Ее бедра обвисли, волосы поседели. Руки дрожали за едой. Она не могла есть. Она не могла вспомнить, как ест.

Она видела засохшие растения, свисавшие с оконных рам, привязанные за корни, такие спокойные, в ожидании искупления. Она различала кадки, уголки, лотки, сплетавшиеся в лабиринт. Здесь сотня укромных местечек, сотня домиков. Здесь и крипта, и раздевалка. А зияющая утроба внутри нее была снаружи той, в которой находилась Перл, этой зловонной теплицы или холодной могилы, выпиравшей из тьмы в тьму еще более глубокую, в тяжелый, разреженный воздух.

Вспышка света прошила комнату. Беззвучная молния. Она видела деревянных животных на столе, стоявших кругом, мордами наружу, без начала и конца. Если бы она коснулась их, они стали бы точно пепел у нее в руках. Чаша должна быть крепкой. Если чаша не крепка, она разобьется. И вместо мира будет одно безумие.

У Перл когда-то был ребеночек. Она назвала его Сэмом.

У нее не было ребенка. Она потеряла ребенка, потому что не верила в него. Теперь был только этот, другой Сэм… это подобие… плод ее понимания.

У нее никого не было, кроме себя самой. Пропавшего ребенка в ней самой.

Самой. Маленький ребенок спрашивает, настойчиво, такой себе настойчивый ребенок. Ты бы любила меня, если бы я был другим? Любила бы… Она была ребенком. У нее были туфельки с пряжками и кролик по имени Ведьмин орех. Кролик умер. Насильственной смертью, как говорится. Как и все кролики.

Ты бы любила меня, если бы я была… Тихо, Перл. Что за глупый вопрос. Если бы ты была другой, ты не была бы нашей Перл. Разве не так? Тихо…

Ребенком она верила в духов в огне. Она выяснила, что может разгонять и вызывать их. Она велела им исчезнуть, и они исчезали. Но потом, когда она подросла, она перестала в них верить, и они уже не исчезали, когда она говорила им, а иногда появлялись, когда она им этого не говорила.

Бедная Перл. Перл…

Это все один долгий день, летний день, день жажды с пустеющим стаканом, играющими детьми, исчезающими…

У нее когда-то был ребенок, но он умер. Он упал с неба, как звезда. А потом появился Сэм, который никогда не был ребенком, а был чем-то, за чем она наблюдала, а теперь и вовсе стал чем-то, призванным продолжить Бога.

Перл задумалась, испугались бы они, не от вида Сэма, которого они знали, а от осознания того, что есть старуха, которую они никогда не видели. Охотница, ловящая людей.

Она увидела ужасную фигуру, рвущую крюком тело ребенка, от паха и почти до глаза. Ребенок отбивался и боролся. Ребенком был Джесси, превращающийся в рыбу, которая не могла уплыть.

Перл подняла пальцы к лицу. По стеклу теплицы ползали светящиеся жуки. Их тела раскалились изнутри. Они ползали крест-накрест, так и сяк, во всех направлениях, появлялись и исчезали, начинали быть и тут же пропадали. Перл поднесла пальцы вплотную к лицу и увидела, как ее руки плывут, освещенные пепельным светом.