Дмитрий Стахов - Крысиный король

Посвистывая в манок, я обходил дом Дерябиных. Серые крысы плохо поддаются дрессировке. В них силен инстинкт свободы, который — так почему-то считается, — более прочих свойствен двуногим. Мои Акеллы, вне зависимости от их порядковых номеров, одинокие среди соплеменников, испытывали привязанность к обучившему. Им не было больше кому довериться. Никто другой не утешит, не залечит раны. Не пощекочет за ушком. Они делали для меня неприятную — с этим можно было бы поспорить, уверен, что многим из них, даже подавляющему большинству, нравилось убивать себе подобных и выедать им мозги, — неприятную, но нужную работу, я давал им кров, еду — иногда хочется салатный листик, морковку, один из них тосковал в клетке, пока я не догадался дать ему оплетку от компьютерного силового шнура, такие грызли крысы в подвале компьютерщиков Катиного олигарха, — я подсаживал к ним самок, но тут многие из них пасовали, забивались в угол клетки, самки их волтузили, что, впрочем, неудивительно — у людей зачастую складывается сходная картина: безжалостные палачи, убийцы обычно подкаблучники.

Акелла не отзывался. Пришлось, продолжая подманивать, собрать аппаратуру: антенный измерительный комплект, преобразователь, блок управления, сверхчастотный анализатор, стационарный и переносной, на столе в холле дома Дерябиных стоял мой ноутбук, пока Вальтер в гостиной царил и купался в славе, программа выдала результат — дом Дерябиных был frei von Ratten. [17] Свободен от крыс (нем.)

Мне уже казалось, что Акелла погиб, пал в жестокой битве, скончался от ран, умер от разрыва сердца, сожрав последнего сородича. В печали я даже перестал дуть в манок. Лишь бы найти его тельце, пусть изодранное, искалеченное, его я опознаю среди тысяч других крыс, омою, обряжу, похороню по заведенному ритуалу. И тут я увидел Акеллу. Он сидел под разлапистым кустом и чистился — расчесывал шкурку на брюшке, что-то выкусывал, поглядывал на меня, словно хотел сказать — слышал, слышал, извини, надо было привести себя в порядок, — на нем не было ни единой царапины, усы его топорщились, даже на хвосте не было следов смертельных схваток, а ведь за хвост кто-то из обреченных на гибель крыс обязательно хватал.

Я дунул в манок, Акелла вздохнул, встал на четыре лапы, гордо и весело подбрасывая зад, побежал ко мне, вскарабкался по штанине, пролез под куртку, пробрался по руке до запястья, оказался на ладони и легко проскочил в открытую дверцу клетки, которую я держал другой рукой.

— Какой ужас! — услышал я, обернулся: Вальтер и сестры стояли от меня в двух шагах, Виктория заправляла в платье рвущиеся на свободу груди, Нона — это она сказала: «Какой ужас!» — баюкала книгу Вальтера, рядом с нею стоял большеглазый мальчик, Вальтер мне подмигивал по-родственному.

Оказалось, восклицание «Какой ужас!» относилось не к моему волку, не к тому, что он ползает по моему телу, что его голый хвост, для устойчивости, обвивает мою ладонь уже тогда, когда его покрытая честными шрамами голова прошла в дверцу клетки. Оказалось — только что в выпуске новостей сообщили, что на бульваре был убит известный адвокат Гальперин, представлявший интересы убиенного Вилена Дерябина, когда тот, оклеветанный журналистами — будто под крышей Красного Креста он шпионил и выманивал убежавших от длинных рук родины — да кто бы мог такое подумать, ложь, наглая ложь! — а вместе с Гальпериным убили неизвестного, шедшего с адвокатом по бульвару и пытавшегося — вот ведь идиот! — помешать киллеру сделать свое дело. Введены планы «Перехват», «Сирена», «Буран», для правоохранительных органов раскрыть это циничное убийство дело чести…

…В Москву я вернулся один: Вальтера выследили, за ним прислали машину, помимо участия в ток-шоу, он должен был давать для телеканала большое интервью, и его увезли на запись. Перед расставанием мы обнялись. Вальтер сказал, что я просто обязан приехать к нему в Сан-Себастьян, там у него домик, молодая жена, которая должна вот-вот родить, только надо согласовать время, я ответил, что ко мне он может заехать всегда без церемоний, согласований и специального приглашения.

Ехал не спеша. Гонорар грел карман. Можно было не думать о заказах несколько месяцев, сделать ремонт на кухне — линолеум вздыбился, стены облупились, потолок в разводах. Можно было просто все пропить-прогулять, например — с Потехиным, поехать в Прагу, гуляш с кнедликами, шпикачки с кислой капустой, утопенцы, сливовица.

Я свернул на стоянку возле торгового центра. Мой фургон гордо втиснулся между «Мерседесом» и «Инфинити». На вечер намечались пельмени и пиво.

Котелок, золотая цепочка, идущая от жилетного кармана к перламутровой пуговице. Это Андрей заметил, когда протискивался сквозь толпу. Мельком взглянув на лицо, подумал — не может быть! Встав чуть позади, понял, что не ошибся. Дорожко за тринадцать лет после экса в Фонарном переулке раздобрел, из-под пиджака выпирал сытенький зад, но пальцы с папироской чуть-чуть дрожали. Как прежде. И прежняя манера покачиваться с носка на пятку. Матвей тянул шею, старался разглядеть, что происходит за плотной стеной солдат в больших стальных шлемах. Примкнутые штыки тускло блестели. Перед солдатами ходил офицер, его шлем с пикой был в сером чехле. Матвей громко говорил стоявшему с ним рядом плотному человеку в вышиванке под черным пиджаком, что хотел пройти ближе к кирхе святой Екатерины, но не смог, остановили немцы.

— Их можно понять, — кивал человек в вышиванке, поглаживал усы. — Это ж надо — бросить бомбу его превосходительству под ноги! И остаться стоять! Фанатик! Чистый фанатик!

— Именно! — соглашался Матвей. — Именно фанатик!

Раздалась барабанная дробь, знамена дрогнули и приникли книзу, громко прозвучала отрывистая команда. Солдаты взяли на караул.

— Вот выучка! — сказал человек в вышиванке, оглянулся, добавил тихо: — Нашей бы армии дисциплины, она подвинет всех. Национальная. На своей земле.

— Именно! — согласился Матвей. — Именно — на своей!

Андрей почувствовал, что его берут за локоть. Калеченная рука. Оторванные фаланги. Николай Иванович был в сером помятом костюме, шляпа чуть набок. Андрей посмотрел через его плечо: метрах в десяти, на тротуаре стоял Кухман. Смотрел в сторону с отсутствующим видом.

— Ирину захватили, — шепнул Николай Иванович. — Зудин отстреливался. Убит. Святошино провалено.

— Гриша?

— Смолянский с Терлецким успели уйти. Варавко задержали…

Дача в Святошино принадлежала Василию Варавко. Доказать, что Варавко связан с теми, кто делал на даче бомбы, с Донским, который бросил бомбу под ноги Эйхгорну, немцам будет непросто. Немцы не большевики. У немцев порядок, доказательства, обвинитель, дознаватель, адвокат. У них даже военно-полевые суды оправдывают подсудимых.