Александр Журавлев - Смертный приговор с отсрочкой исполнения

Но вот 26 февраля 2018 года. Тоня второй раз упала, выходя из ванны, разбила голову. Я подбежал, а она лежит на полу и весь пол в крови. Разбила себе висок.

Что делать?!. Бежать вызывать скорую помощь? Жуткое состояние. Тонечка лежит без движения.

Однако через некоторое время она попыталась встать и пойти. Я взял ее и донес до постели. Тут ей позвонили с работы, и она смогла описать свое состояние: невозможность стоять и сердцебиение — пульс 120. Ее коллега, профессор Иванова Галина Евгеньевна, тут же определила: «У вас ИНСУЛЬТ, лежите, завтра вас госпитализируем».

Утром приехали 2 врача-ординатора: мужчина Василий и девушка Аня. Тоню мы собрали и вместе со мной отвезли в клинику скорой помощи им. Склифосовского. За 2 часа ее обследовали и положили на 8 этаж в палату 805. Все это время ее фактически от одного исследования до другого переносил Василий — он врач. Меня в приемный покой не пустили.

Пришел домой.

Да… У Тони тяжелый инсульт с угрозой для жизни. Вот это жизнь… У меня РАК, у жены инсульт. Впереди одно утешение: «И они умерли в один день». Такие вот мысли в 88 лет.

В Склифосовском, в «интенсивной терапии», ее чуть-чуть восстановили и затем еще на 14 дней отправили в центр реабилитации. Это за метро «Выхино», поселок Некрасовка, очень далеко.

Она позвонила. Всё враки: речь и рука не парализованы. Сообщила, что ей хорошо в одноместном номере. И опять тот же Василий, он же и машину водит, ее доставил и был с ней при ее размещении. Большое спасибо ему и Галине Евгеньевне Ивановой: Василий — это ее сотрудник.

Жду, как будет реабилитация. Тоня позвонила и попросила привезти ей нарезку варено-копченой колбасы.

Один из моих учеников (ему 79 лет) Олег Цвылев, сказал, что он хочет ее навестить. И отвез ей и колбасу, и что-то еще от себя. Спасибо ему.

Со временем, чем больше становлюсь я «старче», тем более просто биологически тянет меня в прошлое. Просто чувствую, как я в эвакуации в деревне длинными зимними вечерами сидел рядом с мамой на кухне у теплой русской печи. Как бы сегодня я хотел задать ей массу вопросов о том, что знала она, например, о ее отце, моем деде, — Николае Троицком, священнике в селе Растригино. Знаю, что он умер до революции и не видел, как разобрали его церковь по принципу: «идет добыча кирпича по заветам Ильича».

Какое детство было у моей матери? Я специально ходил смотреть на убогое сооружение — овощехранилище из церковных кирпичей моего деда. А что он был за человек, мой дед?

Очень тянет меня в родной дом моей мамы в деревне Растригино, в котором я пробыл в 1941 г. по пути к месту работы мамы, и наша жизнь в 1941–1945 гг. в деревне Гостинино. Вот туда просто влечет, чтобы поглядеть на тот дом, в котором мы прожили 4 года, и на тот огород, который я копал в 1941—45 гг. Те дома в сердце России, во Владимирском княжестве, тогда сохранились ли?

Конечно, это общий недостаток молодежи — не задумываться и не интересоваться жизнью предков. Это тогда. А теперь очень интересует. А спросить, поговорить уже не с кем.

И я абсолютно ничего не знаю о втором моем деде — со стороны отца. У меня только есть одно письмо от матери отца — моей бабушки, в 1930 г. Где она просит отца сообщить ей о моем здоровье. Очень хочется поглядеть на ее дом в Моршанске, сохранился ли он? Странно, что я никогда не спрашивал у отца о его семье, о его детстве. Теперь об этом очень жалею.

Собираюсь все-таки посетить нашу дачу в Подмосковье под Истрой, в деревне Еремеево. Мы прожили там с 1993 по 2007 год. Евгений, сосед, которому мы продали дачу, сообщает, что посаженный мной кедр вырос до 5 метров и на нем появились шишки, а сосна, которую я посадил, стала самым высоким деревом в деревне. Что стало с яблоней, антоновкой, которая давала по 5–6 ведер замечательных яблок?.. Очень хочется посидеть на земле, которую я копал, на которой собирал урожай почти 15 лет. Все-таки земля притягивает и на второй родине.

Теперь только воспоминания:

Вдруг как живая предстает передо мной моя первая жена — Эмма, красавица, брюнетка с метровой косой, и улыбается мне. Как вернуть это мгновение? Как хочется повернуть ход событий!.. Боже, ну как же мы не ценили жизни, когда были молодыми. А в действительности:

Этот вот миг называется жизнь.

А больше всего хотелось бы обнять маму и поцеловать ее, и ничего не говорить… Как я благодарен ей за все, что она для меня сделала.

Вот и брат мой Лев — сейчас тяжело болен, больше лежит и не ходит, написал воспоминания о ней, нашей маме, Журавлевой-Троицкой Антонине Николаевне из деревни Растригино Владимирской области.

Как теперь жить? Сын смотрит на портрет покойной матери, висящий на стене комнаты. На фотографии красивая женщина лет 25. Густые темные волосы волнами, ниспадающие вниз. Большие глаза, небольшой носа, чувственные губы. Поповна, дочь сельского священника, гимназистка, сельская народная учительница. Говорят, она хорошо пела под гитару старые романсы. Но сын никогда уже не помнил ее такой молодой, красивой. Помню ее рано и сильно постаревшей, седой, с морщинистом лицом, с добрыми лучистыми глазами, слегка сгорбленную, всегда бедно одетую. Тяжелая жизнь, пятеро детей, смерть двоих, война, муж-хулиган — рано состарили её.

Сын смотрит в глаза на фотографии — и вдруг они как будто ожили. Между глазами мамы и глазами сына протянулись какие-то нити, возникли непонятные токи. Они проникли в мозг сына, по всему телу пробежала мелкая дрожь. И по этим нитям потекли слова: «Мужайся, сынок! Не падай духом! Вспомни, какие трудности мы перенесли, но ничего, выжили». И сын вспомнил. Война. Эвакуация. Деревня. Мама работает учительницей в сельской школе. Встает каждый день затемно, затопляет печь, выгоняет коз в стадо. Затем печет лепешки из высушенной и толченой в ступке картофельной шелухи, кормит ими нас, детей, и бежит в школу. После школы вместе со старшим братом — на огород. А затем, вечером, засыпает над ученическими тетрадками. Как она умудрялась кормить троих детей?.. Хорошо, что помогал колхоз, обеспечивал бесплатными дровами. Но их надо было еще наколоть, что с удовольствием уже мог делать старший брат. Летом она наравне с женщинами-колхозницами работала в поле, зарабатывая трудодни. Сын помнит это жаркое лето 42-го года. Цепочку согнувшихся женщин с серпами в руках, которые жали стебли ржи, ловко закручивая их в снопы. Мальчишки и мой старший брат лет 14 складывали их в копны.

В полдень, когда солнце становилось невыносимым, все ложились в тень и отдыхали, прикрывшись от насекомых платками. Или на пахоте, когда один из этих ребят шел за плугом, который тащила лошадь, и за ними женщины, впрягшиеся в борону, как бурлаки на известной картине, и среди них мама. Это запомнилось ему на всю жизнь и выработало у него стойкое уважение к трудовым женщинам. Вот именно они выиграли войну.