Гарий Немченко - Отец

— Ваше здоровье! — торжественно сказал шеф.

Кинул бороду, выпивая залпом, зажмурился, потом открыл глаза и придвинулся ко мне поближе, внимательно наблюдая, как выпиваю я, — сейчас он тоже был похож на экспериментатора, и мне, ей-богу, показалось очень странным, что в руках у шефа на этот раз не было секундомера.

— Ты где это уже успел? — спросил меня Бурсаков, увидев потом у входа в брезентовую нашу столовую, где Никола в белоснежной курточке уже расхаживал около накрытых для прощального ужина столов.

Я ответил не без гордости, что меня угостил шеф, и Бурсаков полез в карман за записной книжкой.

— Ты дай-ка мне свой адресок, дай-ка… По-моему, он мне пригодится, — говорил, хмурясь, но в глазах у него плясали чертики. — А ты не откажешься потом?

— От чего?

— Не откажешься подтвердить, что шеф поставил тебе четвертинку и… сам тоже выпил? Не откажешься, когда я приведу тебя в лабораторию? А то не поверят.

Бурсакову было смешно, он тоже, видимо, где-то уже успел; он кликнул нашего главного и стал рассказывать ему, что вот-де, мол, произошло небывалое, и тот тоже рассмеялся и начал мне что-то говорить, но я ничего этого не слышал…

В ушах у меня тихой музыкой плавал мальчишеский голос нашего шефа:

— Трудолюбие ваше делает вас одним из самых необходимейших участников нашего отряда… Вы знаете, мой юный друг, что впереди у нас Международный геофизический год? Не могли бы вы в порядке любезности согласиться стать моим попутчиком в Канаде?

Шеф, заложив руки за спину, прошелся из угла в угол по просторному классу деревенской школы, служившему теперь Бурсакову кабинетом, потом, стоя к нам спиной, приподнял и опустил плечи, резко повернулся и потряс головой так энергично, что жесткая борода его тихонько заскребла, зашуршала по накрахмаленной рубахе.

— Н-ничего не понимаю! — звонко и тоненько сказал шеф. Достал из маленького карманчика серебряную луковицу и щелкнул крышкой. — Мы говорим уже восемь минут и сорок… гм-гм, пусть ровно пятьдесят секунд, а я так ничего и не понимаю!

Всего два часа назад вернулся он из Ленинграда, с «Геоприбора», на котором делают наши афиметры, вернулся вместе с представителем завода, и шефу, как никогда, может быть, нужны последние данные работы на профиле, и он вызывает лучшего лаборанта, свою надежду, а тут…

— В чем, объясните, дело?

И я, заикаясь, начал рассказывать, как мне не везет: может быть, все дело в том, что сначала я ходил в польской-кепке или немецкой рубахе?

Шеф нетерпеливо остановил меня, подняв ладонь, наклонился поближе и очень твердо сказал:

— В порядке любезности, Григори. Зачем вы мне морочите голову ненужными подробностями? Скажите мне главное: шпион вы или нет?..

Голубые, увеличенные очками глаза шефа глядели на меня изучающе — по-моему, шеф не удивился бы, если бы я ответил вдруг утвердительно.

Я приложил к груди обе руки:

— Андрей Феофаныч!..

— Я вам верю! — дрогнувшим голосом сказал шеф, и глаза его потеплели. Но когда он обернулся к Бурсакову, тоненький его голос снова звучал властно: — В чем же, я вас спрашиваю, дело?

— Вы верите, но они-то — нет! — насмешливо сказал Бурсаков. — Это как в анекдоте о сумасшедшем…

— Н-неостроумно, — укорил шеф. — Знаю, слышал… Нам надо работать, а не анекдоты рассказывать… вот с такой, как у меня…

Голос у шефа стал звонче. Он положил раскрытую пятерню на черную свою, как смоль, жесткую бороду и мягко провел по ней почти до пояса. Под ладонью у него слабо прошелестели электрические разряды.

— Что вы хотите этим сказать? — сухо спросил Бурсаков.

Шеф, не отвечая, наклонился ко мне:

— У вас есть маленькая фотокарточка? Два на три… три на четыре?..

— По-моему, есть…

— Не могли бы вы — в порядке любезности — принести ее?

Когда я уже пошел к двери, он обернулся к Бурсакову:

— Теперь я отвечу вам. Извините, я не хотел быть невежливым, но временем надо дорожить. Пока Григори сбегает за фотокарточкой, мы с вами объяснимся…

Вернувшись, я увидел шефа за пишущей машинкой.

В два пальца он довольно бойко стучал по клавишам, а позади него, кусая губы, с чертом в серых глазах, стоял Бурсаков.

— В порядке любезности — подайте ваше фото…

Шеф аккуратно подрезал краешки перочинным ножом и очень старательно стал намазывать клеем оборотную сторону. И это он делал тоже очень тщательно, как бы он сам сказал — прецизионно…

От усердия он высунул кончик языка; и странно, и трогательно было видеть его среди густющей и черной, как разбойничья ночь, шефовой бороды.

Потом он протянул листок Бурсакову.

Тот расписался внизу, подышал на печать и ловко придавил ее ладошкой.

— В порядке любезности, имейте эту бумагу всегда при себе, — попросил шеф, слегка поклонившись.

Я пробежал листок глазами.

«Справка», — было напечатано крупно. И дальше обычным шрифтом: «Дана настоящая в том, что такой-то и такой-то действительно не является шпионом какой-либо иностранной державы. Начальник геофизической экспедиции АН СССР И. Бурсаков».

Подпись. Печать.

— Работайте прецизионно! — попросил шеф.

Бурсаков покусывал губы.

Я рассмеялся уже на улице…

Теперь-то вы поймете, почему на следующее утро, стоя на профиле около своего афиметра, я то и дело оглядывался, ожидая, когда снова затрещат кусты, высунутся из них дула двух-трех дробовиков и мужской голос скажет не очень уверенно: «Руки энто… вверьх!»

Но никто не подкрадывался ко мне, никто меня не окружал, и я прямо-таки истомился.

Наконец, уже почти в полдень, небольшая группка с охотничьими ружьями показалась на полянке невдалеке, и я еще раз потрогал справку, которая лежала у меня в нагрудном кармане ковбойки.

Уж не знаю почему, но сердце у меня отчаянно билось.

Вот они посмотрели в мою сторону… Вроде приостановились… Нет, повернули в кусты, скрылись!..

В обед, раньше других выскочив из-за стола, я бросился к своему рюкзаку, быстро достал из него немецкую рубаху с погончиками и надел ее мятую.

Однако и это мероприятие мне нисколько не помогло. Уже перед вечером появились вдалеке несколько человек, но пошли они совсем в другую от меня сторону. И я чуть было не бросился им наперерез…

Назавтра к немецкой рубахе прибавил я польскую кепчонку с лакированным козырьком и снова нацепил черные очки. Посмотрел в зеркальце, подумал-подумал и повязал на шею под рубахой платок, который лежал у меня с самого начала сезона и который я все так и не решался надеть.

Глянул в зеркальце снова: ну точно мафиози какой-нибудь, да и только!..

На профиле я теперь нервничал, работал вовсе не прецизионно и все время оглядывался, а когда увидел наконец вдалеке на тропинке троих, стал кричать и махать руками: