Гарий Немченко - Отец

Иван Яковлевич остановился и меня за локоть попридержал.

— Временами подумаю, какой-то он… как бы сказать, тайный. И покрикивает по-ихнему, и шутки шутит, цыган как цыган, а что-то такое есть. Сперва их с ним много сюда приехало. Полный дом! Тут столько никогда еще не жили. А недели две назад — раз, нету молодых. Все уехали. Детишек им с женой пооставляли… Думаешь, это его? То внуки, а то так. — Иван Яковлевич оглянулся и заговорил совсем тихо. — Я так подумаю иногда: а среди них, среди цыганей, — баптистов нету?

Мне осталось только пожать плечами.

После обеда мы поехали на ближнюю ферму, а когда к вечеру вернулись в контору, счетовод Аграфена Семеновна, та самая тетя Феня, сказала, что «из района» звонил мой товарищ, просил предупредить: машина придет за нами туда завтра рано утром. Выходило, сегодня мне надо было уезжать. Иван Яковлевич огорчился:

— Ты что, не мог рассчитать, чтобы побыть хоть денька два-три? Ни на Батарею с тобой не съездили… Помнишь, это где мы с тобой видели журавлей, что слабому лететь помогали? Ни к старикам моим не сходили. Я к ним ездового посылал, заказал на вечер блины с калиновым вареньем да чай на травках… Ты чем, интересно, думал, когда сюда собирался?

Я оправдывался, говорил, что ничего не поделаешь, такая у меня на этот раз вышла поездка, но друг мой только махнул рукой и договариваться насчет машины ушел явно расстроенный.

Я сел около конторы на скамейке и не успел оглядеться, как подбежал ко мне цыганчонок:

— Иди, тебя деда зовет!

Я сперва не понял:

— Какой деда?

— Какой-какой! Мишка. Цыган.

Старый яблоневый сад, где стоял шатер кузнеца, почти вплотную подходил к высокому обрыву, под которым среди меловых бережков неслышно неслась маленькая, но быстрая речонка. Здесь, на краю сада горел небольшой костер, около него сидела старая цыганка, а рядом с нею кто на подстилке, а кто просто на земле лежали ребятишки.

Михаил устроился чуть поодаль от них на одном из тех чурбачков, что днем были у него под шатром. Другой стоял рядом свободный, и он дружелюбно кивнул:

— Посидите за компанию.

Я тоже стал глядеть на рябившую поверхность реки, которая в сумерках казалась зеленоватою. Над нею уже зыбился почти незримый вблизи туманец, дальше собирался, плотнел, и серые косые его пряди наползали на низкий противоположный берег, висели над потемневшими садами. На той и на другой стороне кое-где в домах уже красновато теплели редкие пока окна, горы над станицей сделались черными и притихли, снежники за ними синели далеким холодом, и только одна, самая высокая вершина тонко пламенела в густеющем небе.

— Хо-рошее место! — сказал цыган таким тоном, словно поделился со мной радостью.

А мне хотелось хоть как-то загладить невольную свою вину перед Иваном Яковлевичем, хотелось ему удружить, и я поспешил откликнуться:

— Очень хорошее!

— Вы когда в город?

— Да вот придется сегодня выезжать, а буду завтра.

Цыган мягко положил руку мне на колено:

— Можно вас попросить? Только чтобы Яковлевич не знал. Мне надо такую телеграммку, — порылся во внутреннем кармане хлопчатобумажного своего, в полоску пиджака, достал аккуратно сложенный тетрадный листок. — Прочитайте, чтобы на почте все было ясно…

Я развернул бумажку, поднес ее поближе к глазам.

— Посветить, может? — цыган достал из бокового кармана плоский фонарик.

Телеграмма была в Донецк, указывались в ней и улица, и дом, и квартира. Потом шел крупным почерком размашисто написанный текст: «Егорович пожалуйста побудь еще недельку за главного Михаил».

«Во-он оно! — пронеслось у меня. — Наверное, он у них шишка, какой-нибудь, может, цыганский барон… главный, ишь ты!.. А Иван Яковлевич хочет, чтобы он ему — заявление в совхоз…»

— На шахте работаю, — сказал цыган так мягко, словно была в этом какая вина. — Механиком.

Я сам чувствовал, какая, должно быть, глупая расплылась у меня на лице улыбка:

— Так это у вас…

— Отпуск, — сказал он почему-то чуть грустно. — Я всегда так. Лошадку запрягу, жену посажу, детишек, и все заботы — долой… Ты в большом городе? Хорошо, а все равно… человеку воля нужна! Простор нужен. Чтобы дымом пахло. И звезды видать. На звезды надо часто смотреть, тогда душа будет на месте…

Он затих как-то на полуслове, как будто не договорив чего-то, может быть, самого главного. Сидел, зажав в кулак коротенькую трубку, от которой крепко пахло остывшей махоркой, и все смотрел выше гор, туда, где только что догорела и скрылась в ночи последняя, укрытая вечным снегом, вершина.

Может, это вечер был такой задумчивый, поговорить с ним хотелось о чем-то сокровенном, однако нужные слова не шли, только мучили сладким предчувствием своего рождения.

Позади нас послышалось тугое пофыркивание, и я глянул вбок. К костру подошла серая в яблоках лошадь, слегка вытянула шею, задумчиво смотрела из темноты.

— Скучает, — сказал кузнец. — Чует, что уже скоро…

— Ваша? А где вы ее…

— Друг у меня около Донецка, председатель колхоза…

Ощупывая карманы, он помолчал, потом голосом погромче окликнул:

— Голубушка!

Лошадь насторожила уши и сперва только посмотрела, медленно попятилась от костра и будто растворилась в темноте, а потом фыркнула уже рядом, остановилась позади кузнеца, положила морду ему на плечо. Он приподнял горсть, и она ткнулась ему в ладонь, пошевелила губами, захрумкала.

— Ну, гуляй пока! — он похлопал ее около уха. — Иди, гуляй… вот. Всю амуницию да инструмент в гараж, а Голубушку ему отведем. Зиму работать будет…

— У вас машина?

— Шахтер все-таки! — начал он нарочно лихо, но тут же опять притих. — Правда, я на ней редко… И вообще. Была бы моя воля, как говорится. Пусть бы люди лучше коней держали… Я и с Яковлевичем почему задружил? Гляжу, в лошадях понимает, И хозяин. А дела пока не совсем хорошо, помогать надо, дай, думаю, на самом деле пособлю…

Не знал я, что на этот раз за отпуск еще и заработаю!

— Тоже не грех — колхоз-то у вас вон какой.

— Васька мой. Меньший сын. Остальные внуки. Сперва и дети с нами были, а потом у одной отпуск закончился, другому, видишь, на море приспичило…

— Тоже неплохо.

Лицо у него впервые стало сердитое:

— Не знаю, в кого пошел… Только потому простил — летчик!

— А тоже, бывает, с вами ездит?

— Да разве плохо, посуди? За месяц и сам обо всем на свете забудешь, и детишки хоть отдохнут. Ты не смотри на меня, я строгий! А тут им вольгота. Хоть на голове ходи — на то и цыган.

— И не болеют?

Слышно было, что он улыбается:

— У соседа сынишка… Из больницы не вылезал, где только с матерью не лежали — такой на простуду хваткий. А я и говорю: а ты отдай его нам со старухой. Вот посмотришь. Жена у него как раз на курсах, он рискнул. Мы уехали, а у них скандал. Чуть не разошлись, пока мы не вернулись… А на этот раз говорит: что, Михаил? Опять в свой цыганский отпуск? Опять. А нашего Андрюшку прихватишь? Смотри, говорю, как хозяйка. А вечером приходит она сама: дядя Миша! Возьми сына, пусть перед школой окрепнет да хоть набегается.