Борис Земцов - Жизнь строгого режима. Интеллигент на зоне

Верно, положение об отпусках существует. Действительно, кажется, администрация, исполняя его, иногда отпускает отдельных арестантов «погостить» домой, но… Во-первых, делается это настолько нечасто, что порою приходится сомневаться, делается ли это вообще. Во-вторых, судя по сверхкуцему списку «счастливчиков», очень похоже, что в этом перечне исключительно «козлы», и те же особо доверенные, трижды проверенные из сверхприближенных к администрации категорий. Несложно догадаться, какие люди в эти категории входят, каким образом заслужили они подобное расположение, чем расплачиваются за «акт доброй воли» от мусоров в виде возможности нырнуть в свободу, пусть на короткое время.

Здесь все понятно настолько, что и говорить об этом не хочется. Куда привлекательнее тема психологического состояния арестанта, отпускаемого из зоны в отпуск.

Именно теперь из «арестантской шкуры», из-за многофазового забора с вышками, словом, изнутри «мира несвободы» понимаешь, насколько все-таки несовместимы эти два понятия — «зона» и «отпуск». Несовместимы, если не сказать, агрессивно враждебны друг другу, что бы ни говорили «специалисты по либерализации и гуманизации». Отпуск для арестанта — это то же самое, что удлинение веревки, на которую привязан содержащийся в неволе сокол, временный перевод зверя из клетки в более просторный вольер, снабженный опять же решетками с крепкими прутьями. По большому счету, отправление арестанта в отпуск — процедура вовсе не гуманная, а изощренное издевательство над ним. Это как поводить под носом у запредельно голодного человека ароматным пирогом с пылу, с жару и сразу убрать этот пирог подальше. Или вывести животное из зоопаркового стойла на сверхпрочной цепи, провести на этой цепи по городу и вернуть за прутья решетки.

Если бы случилось чудо и мне вдруг предложили возможность реализовать свое право на отпуск, я бы крепко задумался и, скорее всего, отказался. Не надо мне таких экспериментов с удлинением цепи и краткосрочным увеличением площади загона. Свободы порционной, ограниченной временем, не бывает. Она — или есть, или ее нет!

Здесь, как нигде, надо уметь говорить «нет». Твердо и жестко. Это снимает многие дальнейшие вопросы и проблемы. А еще, говоря «нет», надо держать про себя не менее твердые и не менее жесткие аргументы, обосновывающие это «нет», но озвучивать их, прибегать к ним надо только в самом-самом крайнем случае.

Смешанное чувство гадливого отвращения и брезгливого недоумения вызывает поведение пристроившихся на «козлиных» должностях арестантов. Откуда в них столько индюшачьего самодовольства и воинствующего чванства? Чему радуются? Чем гордятся? Верно, в тепле и сытости коротают свой срок. Верно, регулярно получают за свои услуги (стрижка, стирка, ремонт одежды и т. д.) от нас «гонорары» в виде сигарет, чая, продуктов. Но и это уже с позиций морали «правильного» арестанта не совсем порядочно. По сути, они обирают нас, наживаются на нас, жируют с наших подношений за те услуги, которые они должны были оказывать совершенно безвозмездно.

Другая сторона «козлиной» сытости: вся эта «шушера», засевшая в прачечной, парикмахерской и прочих подразделениях лагерного комбината бытового обслуживания, самым тесным, самым паскудным образом связана с администрацией, с теми самыми мусорами, с которыми у порядочного, уважающего себя зека не должно быть ничего общего. Я даже не имею здесь в виду стукаческие обязанности, без готовности к выполнению которых, как правило, и утверждение на подобные хлебные должности невозможно. В неписаных, но непременных обязанностях «козлов», занимающих хозяйственно-бытовые должности в зоне, разумеется, внеочередное и тем более безвозмездное обслуживание представителей администрации. Говоря лагерным языком, любого мусора, которому приспичило на халяву постричься, подогнать по фигуре комплект форменного обмундирования, подлатать прохудившиеся, опять же форменные, берцы, — всякий «козел» должен встречать с распростертыми объятиями в подобострастно-непринужденной позе.

Говорят, будто в прошлые, более правильные с точки зрения тюремно-лагерных традиций, времена арестанты, решившиеся на подобные должности, сразу становились презираемыми, нерукопожатными, неприкасаемыми. Но это… в прежние времена, а ныне… Вся эта окопавшаяся в «хлебных» местах «рогатая» сволочь жирует, задирает нас. Да и среди прочих, кажется, порядочных, арестантов сегодня находится немало таких, что гордятся близким знакомством с засевшими в парикмахерских, прачечных и т. д. В который раз только и остается развести руками да сокрушительно обронить: «Иные времена — иные нравы!» Конечно, в любом правиле есть исключения. Вряд ли у кого повернется язык упрекать в «козьем» выборе нынешнего лагерного библиотекаря Игоря Владимировича Н. (о нем я уже неоднократно писал). Какие могут быть претензии к человеку, перевалившему за семьдесят, столько сделавшему для «оборонки» Отечества, и даже здесь пытающемуся остаться полезным. Но это, повторяю, из разряда исключений, которые, как известно, только подчеркивают правила.

Грянула долгожданная московская новость. Столичный «большой» суд «скинул» мне два года. Из семи два. Теперь мой общий срок пять лет, из которых почти три я уже отбыл. В принципе это победа! Все ныне окружающие меня люди считают именно так, ибо факт, когда зеку главный суд страны идет навстречу и сбрасывает аж два года (целые двадцать четыре месяца), — это событие, событие исключительно редкое, важное, радостное.

Другая сторона медали. Суд изменил мне приговор («сломал», как здесь говорят), но не отменил мне обвинение, которое я и по сей день считаю нелепым, надуманным, заказным. Все определенные следствием и закрепленные судом формулировки остались в силе. Фактически мое дело не пересматривалось. Два года из моего приговора были «скинуты» с учетом прежних заслуг. Достигнуто это было, похоже, исключительно хлопотами адвоката Сергея Львовича, человека, сохранившего профессиональную совесть и сумевшего в этой ситуации пройти между Сциллой и Харибдой, решить вопрос так, чтобы овцы остались целы, а волки сыты. Конечно, параллель с хищниками и домашней скотиной здесь неуместна. Но ситуация очень похожая — и определенная адвокатская работа выполнена, и моя участь облегчена на целых два года, и пожелание нанимавшего его человека, моего бывшего шефа, выполнено — дело никто по большому счету «не ворошил», не вытаскивал на свет божий и не придавал гласности вопиющие нестыковки и прочие белые нитки, а главное, оставил за кадром опять же моего бывшего руководителя.