Анатолий Макаров - Мы и наши возлюбленные

Ее приняли в труппу академического, хотя и не слишком передового, не владеющего современными умами театра, это тоже была своего рода киноопера, много шику, много помпы и традиций, среди которых незаметно теряется искусство. У Наташи не хватило сил даже для этой его исчезающей стадии. Теперь я понимаю, что она просто-напросто не родилась актрисой. И не в том дело, что в этой профессии, как принято назойливо шутить, ум и культура только помеха, — в ней не оказалось творческого стержня, простодушия и упорства, той крупицы гения, пусть даже мельчайшей, которая и вызывает цепную реакцию игры, фантазии, преображения мира. К тому времени, когда это выяснилось, хорошо пошли Мишины дела, и Наташа наконец согласилась стать его женой. Она убедила себя, что счастье настоящей женщины в семейном кругу, и других принялась в этом убеждать страстно, умно, аргументированно, — горькая нотка, свойственная всем неудачливым артистам, придавала ее доводам особую драматическую весомость. И впрямь приходила на ум Нина Заречная. Словам своим Наташа оказалась верна и в скором времени родила Мише двоих детей — девочку и мальчика. Девочка по обидной прихоти природы у таких красивых родителей вышла вовсе не красавица, непропорционально и несообразно смешались в ее лице сами по себе безупречные отцовские и материнские черты. Зато мальчик получился изумительный, тут уж природа тщательно отобрала и взвесила противоположные гены, — когда он в джинсовом комбинезончике, встряхивая золотистой гривкой, носится по скверу, интеллигентные старушки гимназически ахают: маленький лорд Фаунтлерой! Матерью Наташа оказалась ревностной и умелой, тут тебе и физкультура, и доктор Спок, и просто здравый смысл, впрочем, и хозяйкой дома тоже, к тому же постоянно она в курсе всех Мишиных дел — статей, сборников, сценариев для телевидения и кинохроники, ведет картотеку, печатает на машинке, реферирует иностранные журналы, я думаю, у нашего главного редактора нет такого компетентного и неутомимого секретаря.

Особенно если учесть, что на просмотрах и премьерах Наташа остается светской, утонченной дамой, в суждениях которой много меткости, вкуса и той едкой иронии, которая на первый взгляд кажется признаком высокого и бескомпромиссного полета души.

Высшим Наташиным достижением следует признать квартирный обмен, который она с железной последовательностью и упорством осуществила два года назад. Понимая, что дилетантскими средствами — просьбами, объявлениями, расклеенными на водосточных трубах, публикациями в специальном «бюллетене» — успеха не добьешься, она именно в те дни взяла в театре расчет и, сидя дома, разработала безошибочный стратегический план тройного, а может быть, и четверного обмена. Исходные данные не были блестящи: кооперативная квартирка на Мишино имя у черта на рогах, возле самой окружной дороги, и комната в коммуналке, где была прописана престарелая Наташина родственница, которую удалось сплавить к гимназической подруге в Прибалтику. И вот с таким-то первоначальным капиталом Наташа добилась в итоге четырехкомнатной квартиры на Садовом кольце, в доме, построенном перед самой войной, где некоторые внешние архитектурные излишества с лихвой искупаются замечательными внутренними излишествами.

— Не пора ли нам идти? — спрашивает Маша не так чтобы очень уж настойчиво, больше из вежливости, нежели из действительной охоты. — По-моему, мы расстроили хозяина.

Я, естественно, успокаиваю ее, ссылаясь на свойства характера, не всегда совпадающего с общим настроением компании, в чем не следует искать никаких подспудных причин, это уж такая данность, которую следует принимать, какова она есть. Ну, как осенний дождь, например. Тут спохватывается Миша, он умоляет девушку не торопиться, все равно ведь машина внизу, только ему необходимо прийти в себя, чтобы не слишком искушать судьбу в лице патрулей ГАИ, которые именно в этот час выезжают на свой зловещий и губительный для водителей промысел.

— И ведь как хорошо сидим! — прибегает Миша к реплике из модного спектакля как к последнему аргументу и сам немного стыдится этого, поскольку раньше никогда не пользовался заемными шутками, столь очевидными по крайней мере. Но ничего, зато кураж остался прежним, невозможно вообразить себе девушку, которая устояла бы перед напором Мишиных просьб, в которых настойчивость оттенена юмором, а в обаянии прощупывается несгибаемость желания, — Маша в этом смысле не представляет исключения. К тому же я замечаю, что ей и впрямь интересно в моем доме, ее забавляет встреча двух взрослых людей, не изживших в своей дружбе взаимных претензий баснословной школьной поры.

Подавив невнятные Машины капризы, Миша вспоминает о доме — это тоже новая в нем черта, свидетельство возмужания, не иначе.

— Старичок, — канючит он юмористически, — будь добр, звякни Наталье, скажи, что я у тебя задерживаюсь, ты же знаешь, твой авторитет для нее неколебим. — Тут он провокаторски подмигивает Маше: — Как важно иметь нравственного друга с хорошей репутацией! Всегда стопроцентное алиби!

Я понимаю, конечно, обаяние этой честной игры, этого искреннего цинизма, и все же мне странно: неужели Машу ничуть не обижает такая откровенность, не оставляющая никаких иллюзий, никаких недоговоренностей, за которые могла бы зацепиться ее личная надежда? Как-то это напоминает курортные нравы, когда две дамы, имеющие одного любовника, друг к другу его не ревнуют, дружат между собой и даже делают одна другой маленькие пляжные подарки. Миша между тем продолжает:

— Ну что тебе стоит? Главное — ведь и врать совершенно не нужно. Святая правда — я у тебя задержался. Заехал навестить после командировки, выпили, то да се, слово за слово, уже полпервого ночи, нельзя же садиться за руль в таком состоянии!

— Она может подъехать за тобой на такси и сама повести машину, — высказываю я чисто умозрительное предположение.

— Вот этого я и боюсь! — отзывается вполне серьезно Миша. — Старик! Только ты можешь удержать ее от ложного шага. Я звоню и через минуту передаю тебе трубку. О’кей?

Поразительно — Маша совершенно спокойна, более того, прямо заинтригована исходом будущих наших переговоров, ее собственное самолюбие при этом, очевидно, не задето. Иначе она просто могла бы встать и выйти в кухню, опять же сварить кофе, например. Даже не из самолюбия, из простой деликатности. Так нет, ей нужно зрелище, цирк, водевиль на вечную тему об одураченных супругах. Чего-то я не понимаю в современной молодежи.

Миша набирает номер, юмористически при этом запинаясь, делая вид, что забыл свои собственные числа, требуя у меня и у Маши подсказки: «Честное слово, ребята, совершенно выпало из головы», — и наконец вытаращенными глазами умоляет о пристойной тишине, уже сложив губы в милую домашнюю улыбку.