Эдуард Овечкин - Акулы из стали. Ноябрь

– Бар сук?

– Нет, «Барсук». Ну да, в народе он так и назывался, как ты говоришь. А деньги-то все и не кончаются! Ну и воскресенье – алкоголь уже не лезет, а лезет грусть, что завтра опять на учебу и конец веселой жизни. А казалось ведь, что только денег-то для чего-то этакого и не хватает, а вот они – деньги, а все равно этакого-то и нет! Ну и поперлись мы на скачки в родную систему, а что? Можем себе позволить и нормальных женщин, а не только тех, что за деньги. Но не сложилось что-то и накидались мы с Витей прямо там же, с горя. И пошли погулять по ночной Голландии, чтоб, значит, алкоголь проветрить и перед сном кислородом обогатиться. И выходим не через центральное КПП на свободу, а через то, что за нашей общагой, глухое такое, темное и мало кому интересное. И стоит там первокурсник, мама дорогая, зелененький такой, уши торчат, ремень два раза вокруг живота обернут. А мы чо, третий курс уже! Он, бедный, даже честь нам отдал. Сентябрь же – он первый месяц на службе, а тут взрослые мужики идут, епта. И Витек говорит: слушай, Толян, а давай доброе дело сделаем? Для чего еще деньги, как не для того, чтоб получать от них удовольствие, а видишь – мы все еще недовольны. И я считаю, что имею мысль как это исправить! Давай, говорю, выкладывай, что ты задумал! Ты видал, говорит, этого, на КПП, гаврика? Ты же был на первом курсе? А то, соглашаюсь, как же я на третий попал! Помнишь себя на этих вот глухих КПП? Отчетливо! О чем мечтал, помнишь? Кроме еды? Кроме нее, да. Ну-у-у, кроме нее о девушках, понятно же, но даже не помню, чего тогда больше хотелось – есть или девушек. И вот еще эта чернота ночи, да? Вот эти вот звезды, шум моря и запахи? Помнишь? А то – как такое забудешь! И травил ты байки потом, что к тебе вломилась пьяная женщина прекрасной наружности и грубо тобой овладела? Не, ну чо ты начинаешь, а кто не травил? Так вот и я о чем! А давай этому, зеленому, купим прости… меня, женщину, и пусть она им овладеет! О, бля, Витек, говорю, это ты ничосе мечты исполняешь! Но. Где мы возьмем эту женщину? Мы же курсанты, и нас они любят так, ради прекрасного, а вовсе не за деньги! Ну не знаю, говорит, Витек, пошли на Северную, там в ларьках и спросим, чо, ларечники-то все знают. Ну да, говорю, за спрос-то не бьют. Идем на Северную, покупаем там себе, чтоб компенсировать то, что выветрилось, пока шли, и пытаем ларечников, где взять проститутку. А они нам не верят, мол, откуда у вас деньги на проституток, вы же курсанты. Ну там то да се, находим в итоге контакт, звоним Свете. Так мол и так, говорим, простите, если не по адресу, но Петр из ларька сигаретного сказал, что вы продаете любовь за деньги. Нет, отвечает Света, за деньги – только секс, а любовь моя не продается, потому как она бесценна! Ну ладно, соглашаемся, так уж и быть, хотя бы секс, но да? Да, говорит, но это стоит столько-то. Не вопрос, соглашаемся, но есть один нюанс! Ой, испугали, не сдается пока еще Света, можно и нюанс, только дороже выйдет. Объясняем ей план, и она, в принципе, не против, но говорит – идти до «Галоши» лень, а мы ей: такси повезет и в обе стороны, а она – да и такси ну их, проводите туда и обратно тогда, да? Пффф, да мы, Светочка, только об этом и мечтали же! Что на дорожку взять? Нет, коньяк у нас есть. Может, шоколадку? Гулять так гулять! Поддай, Антоха, чот пар ушел, нет? О, эвкалиптик пошел, хорошо!

Толик помолчал, вспомнил, как шли они с Витей и Светой от Северной до Голландии по каким-то темным тропам и пили коньяк из горла и закусывали шоколадками, а над ними сияли звезды, и жизнь текла неспешно тогда и казалась бесконечной и, пожалуй, даже прекрасной.

– Ну чо там дальше-то?

– Ну чо. Привели Свету до КПП, объяснили ей план действий, а сами пошли на теннисный корт ждать ее – обратно же обещали проводить. Лежим с Витей на лавочках, море плещется у ног, наверху белые звезды в черном небе, тополя шумят, жара ушла, такая благодать. И Витя говорит, ну, чувствуешь теперь? Ага, говорю, чувствую. Вот она там ему сейчас сосет и все остальное, а мы с тобой такие, природой наслаждаемся, и он же не узнает никогда, кто его феи, да? А это мы. И вот нам хорошо от того, что у него сейчас жизнь налаживается минут на десять, да? Да, говорит, Витек, жаль только, что ему никто не поверит. А ведь и правда, соглашаюсь, кто ему поверит-то, что все это рассказывают и ни у кого не было, а он рассказывает – и у него было. Прям дух захватывает, да? Да, ну пошли, Толик, Свету обратно поведем. А Света уже ждет нас за воротами, курит и слезы вытирает. Курсантик этот ошалевший на стуле лежит и как рыба на берегу воздух хватает, и глаза такие же, как у рыбы – красота. Чего, говорим, Света, плачешь? Обидел, может? Так мы ему сейчас! Нет, говорит, Света, от того я плачу, что такие вы Атосы, что хоть лилию на плече коли, чтоб вы меня наказали!

– Наказали?

– Ну. И нас потом с утра наказали за то, что мы из увольнения опоздали, потому что Свету всю ночь наказывали. Круговорот наказаний в природе получился.

– И курсантика того вы тоже наказали.

– Это как?

– Ну вот так. Смотри, ему тридцатник уже скоро, и он нет-нет да рассказывает эту историю, так ведь? Ну такое в себе не удержать? И до сих пор ему никто не верит и говорят: Вася, да хватит заливать уже, епта, ну что ты, взрослый мужик, а байки все курсантские травишь! А он-то знает, что у него-то было! Вот у них у всех точно нет, а у него – точно да. Но получается, что раз ему никто не верит, то и у него как бы и нет. И сколько ему будет, сорок? Пятьдесят? Когда он смирится и подумает: ну да, наверняка же и не было, что за память у меня – подсовывает всякое!

– А мы об этом-то и не подумали тогда!

– Ну а так прикольно, да. Мне бы так кто, да в восемнадцать лет!

– И мне бы!

– Ну долго вы там? – В дверь заглянул представитель второй партии. – Мы замерзли уже, давайте быстрее, да за стол уже сядем!

Когда Толик засыпал, сытый, пьяный и распаренный, в голову к нему опять пришла Лена, и вспомнил он, как первый раз пришел к ней домой с педигрипалом. На него просто акция была в ларьке в связи с тем, что он был маленько просрочен, и ни на что больше остатков денег не хватало. А раз Лена попросила цветы не носить, то почему бы и не педигрипал в банке? Так, решил тогда Толик, и за оригинала сойду: вот, мол, Лена, Коню твоему мясные консервы. Ну кто так делал когда? Да, согласилась Лена, думала – стоит ли, но теперь придется тебе отдаться, Анатолий, потому, что все понятно. Последние деньги отдал, так ведь?

А в окно к Лене кто-то стучал снаружи – не то жук, не то шмель. И Толик, дрожащими пальцами пытаясь расстегнуть застежку на бюстгальтере Лены, думал: как странно, что он стучится снаружи, я-то думал, что они стучатся только изнутри, пытаясь улететь на свободу. И чего это он забыл тут, внутри? Но на окне были задернуты шторы, и даже определить, жук это или шмель, было невозможно. Но точно не муха или пчела – бумкало редко, но солидно. Подожди, Толик, дай я сама, потом потренеруешься расстегивать на ощупь, не глядя. Лена отвернулась, а Толик встал и заглянул за штору: на подоконнике рос огромный цветок с ярко-красными цветами, а в окно стучал шмель и теперь можно было спокойно сосредоточиться на том, что у Толика случалось в жизни первый раз, если брать в расчет объективную реальность, а не ночные рассказы в парно-пожарном дозоре или в караулке, когда не можешь уснуть, потому что не привык еще спать в ботинках. И легко было подумать, что надо сосредоточиться, но сосредоточиться не получилось, и кончил Толик едва ли не быстрее, чем начал, но Лена сделала вид, что ей и так хорошо. Толик едва успел подумать, что надо бы обязательно повторить, только водички бы сходить попить на кухню, как хлопнула входная дверь и кто-то затопал в прихожей. Да не дергайся, успокоила Лена, это отец, он никогда ко мне в комнату не заходит. Но легко сказать не дергайся, когда ты лежишь голым с голой же дочерью отца, который топает по квартире, а вот не дергаться при этом проблематично. Толик выдержал паузу, чтоб показать, что он и не волнуется, что в этом такого-то. Но потом, сославшись на то, что надо попить водички, оделся и пошел на кухню. На кухне Ленин отец как раз доедал педигрипал из банки, ловко орудуя вилкой и отламывая ломти от буханки черного хлеба.