Василий Шукшин - Я пришёл дать вам волю. Любавины

Мучился Пашка, думал о чем угодно, только не о том, что ведь это все-таки подло – добиваться свидания с замужней женщиной.

Вдруг он услышал, как хлопнула уличная дверь в доме Лизуновых… Кто-то спустился с крыльца, легкими шагами прошел по двору, скрипнул калиткой – пошел по улице, направляясь к центру села. Пашка забежал выше по улице и пошел навстречу человеку… Было совсем темно.

Шла женщина, но – кто?

В двух шагах от себя Пашка узнал Катю Лизунову.

– Здорово!

– Кто это? Павлик?… Здравствуй.

– Куда это ты, на ночь глядя?

– Дежурить в сельсовете. Зерно возят – звонят все время. Пойдем со мной? Потрепемся…

– Ну уж – привет! Твой отец дома?

– Нет. А что?

– Хотел табаку зайти попросить… Прокурился.

– Зайди вон к Беспаловым, они не спят еще.

– Придется. Ну, счастливо тебе подежурить.

– До свиданья.

«Так, так, так, – думал Пашка. – Что же получается: Архипа Лизунова дома нет, Катьки нет, дома куколка – в горнице, и Лизуниха – в прихожей избе, на печке. Лизуниха, конечно, спит без задних ног – хоть из ружья стреляй, не услышит. Дверь у них всегда открыта… Так, так…»

Пашка вошел во двор к Лизуновым, поднялся на крыльцо… Осторожно нажал плечом на дверь, она со скрипом открылась. Пашка прошел в сени, открыл избную дверь и, не останавливаясь, прошел в горницу.

Куколка стелила постель. Оглянулась, беззвучно открыла ротик…

– Спокойствие, – сказал Пашка, – за мной гонятся.

– Кто? Кто? – у куколки от ужаса округлились глаза; она побледнела.

– Штатские. Гаси свет.

Куколка не двигалась.

Пашка сам выключил свет, подошел к ней, обнял и стал целовать.

– Что ты…

Пашка целовал исступленно, с болью, с остервенением…

– Что ты…

Целовал так, как если бы до этого три года никого не целовал.

– Что ты делаешь? – куколка слабела в руках, слабела все больше и больше.

– Что ты…

Пашке хотелось раздавить ее. В груди у него мучительно горело – жгло. Он целовал и целовал… И когда у него самого закружилась голова, когда он подумал, что теперь – все: можно ничего не бояться, он выпустил куколку из объятий. Она некоторое время молчала, поправляла волосы. Потом громко позвала:

– Тетя Даша!

Пашка схватил ее, зажал рот. Она замычала, закрутила головой. Пашка опять начал ее целовать. Она опять покорно обвисла у него в руках, откинула голову… Но когда Пашка отпустил ее, она опять громко позвала:

– Тетя Даша!

Пашка остолбенел.

– Чего тебе? – откликнулась заспанным голосом Дарья Лизунова. – Эт ты, что ль, Муся? Чего тебе?

– Тетя Даша, оденьтесь, пожалуйста, и зайдите сюда.

– Да чего там стряслось-то? – Дарья – слышно – начала слезать с печки.

Пашка открыл окно, выпрыгнул в палисадник… Перемахнул через прясло и вышел на дорогу. Сперва душила злость, потом стало смешно.

«Вот так куколка! Ай, да куколка!… То ли дура, то ли хитрая…»

Любовь умерла, не родившись. Больше он куколку не видел – уехал в рейс. А когда приехал, ее уже не было в деревне. И память о ней зачахла.

Так жил Пашка – работал и мыкался в поисках любви. Некоторые – Нюра, например, – говорили ему, что он не так ищет, другие – Николай Попов – утверждали, что ее вообще не надо искать. Пашка никого не слушал, сам знал, как надо жить.

Кузьма Родионов был еще крепок. В старики дочь зачисляла его рано. Старик – это когда человек перестает понимать, что происходит вокруг. Родионов понимал почти все. И у него еще хватало сил удерживаться не на отшибе житейской кипени, а быть где-то ближе к центру.

Работал Родионов спокойно, въедливо. Нервничал редко. Один раз только видел Иван, как он нервничает.

В Соусканихе проходило отчетно-перевыборное партийное собрание колхоза. От райкома на нем присутствовал Ивлев. Родионов ехал с другого партийного собрания домой и по пути решил завернуть в Соусканиху. Приехал как раз в тот момент, когда собрание закончилось и люди расходились.

Ивлев сел к Родионову. Поехали.

– Ну, как? – спросил Родионов. Он сидел на первом сиденье.

– Дело в том, что выбрали опять Кибякова, – сказал Ивлев. Родионов долго молчал. Смотрел на дорогу.

– А что же ты-то там делал? – спросил он наконец и обернулся к Ивлеву. Иван увидел мельком, как потемнел его шрам.

– Кибяков признал свои ошибки. О будущем он тоже правильно думает, – Ивлев приготовился спорить. Только он не ждал, наверно, что спор этот произойдет тотчас после собрания. – Я не видел оснований, чтобы выступать против него. Люди его тоже все поддерживают…

– Ты знаешь, что он обманывает людей?! – резко спросил первый секретарь. – Ты знаешь, что он демагог и трепач?

– Я не думаю так.

– А я думаю!

– И люди так не думают… Он прошел большинством голосов.

– Эх-х… – Родионов отвернулся и стал закуривать. – Растяпы. Признал ошибки!… А какие ошибки? Он не ошибался в прошлом году, он врал!… Какие же это ошибки?… – Родионов опять повернулся к Ивлеву. – Он врал, что наладил в колхозе комсомольскую работу, врал, что коммунисты у него учатся, врал, что у них работают курсы механизаторов…

– Но работают-то у них свои трактористы. Зачем же зря…

– Куклы у них работают, а не трактористы! – почти крикнул Родионов. – Трактористы – до первой поломки! Пока трактора новые… Они их за неделю там поднатаскали и посадили на машины.

Ивлев ничего не сказал на это.

– Сам будешь снимать Кибякова, – Родионов отвернулся, полез в карман за папиросами. – Сам проворонил, сам теперь и занимайся им. Ведь предупреждал еще!

Ивлев и на этот раз промолчал.

Молчали до самого дома.

Уже в Баклани, подъезжая к райкому, Родионов сухо сказал:

– Завтра подробно расскажешь мне о собрании. И попроси, чтоб кто-нибудь привез протокол. Завтра же.

– Хорошо.

– До свиданья.

– До свиданья.

Впервые в присутствии Ивана так резко говорили друг с другом эти два человека. Иван считал их друзьями. Обычно они мало разговаривали, но понимали друг друга с полуслова.

У Ивана с Родионовым наладились хорошие деловые отношения. Поначалу Иван опасался, что Родионов будет его опекать, лезть с откровениями – ничего этого не случилось. Родионов просто и коротко говорил обычно:

– В Усятск.

Иван вез его в Усятск. Первое время – с неделю – Родионов показывал дорогу, потом Иван мог сам проехать в любую деревню Бакланского района.

Обычно кто-нибудь еще ехал в машине. Но, даже когда ехали вдвоем, разговаривали мало. Один раз Родионов спросил:

– Нравится?

– А чего ж?… – беспечно ответил Иван. – Работать можно, – вообще-то он думал, что работы будет гораздо меньше.

Родионов усмехнулся.

В те годы вывозили зерно из дальних глубинок. Остатки. Торопились, ибо вот-вот должны были пойти вредные затяжные дожди. Родионов мотался из края в край по району, торопил, подбадривал, требовал… Ночевали где придется. Один раз ночевали на пасеке.