Лори Спилман - Счастливые сестры Тосканы [litres]

– Да ну? – Я трусцой догоняю Поппи и внимательнее разглядываю наряд из старого льна. – Неужели это то самое платье? Тебе ведь Рико его подарил, да?

– Нет, Джордж Клуни.

У тети на щеках появляются ямочки-морщинки, но потом очень быстро исчезают.

Она останавливается и смотрит на розовое оштукатуренное здание с поблекшей вывеской под навесом: «Пекарня Пьяченти».

– Здесь ты работала, – замечает Люси.

Но Поппи смотрит не на витрину пекарни, она подняла голову и разглядывает окно на втором этаже. Там горит свет.

– Твоя бывшая квартира, – понимающе говорю я.

– Да, наша с Рико.

Тетя смотрит на дом так, словно он и есть ее потерянная когда-то любовь. Потом она крестится и идет дальше к своей цели.

Утренняя месса только что закончилась, человек десять прихожан неторопливо спускаются по ступеням кафедрального собора Равелло. Поппи внимательно вглядывается в лицо каждого. Когда последний прихожанин уходит, тетя ставит ногу на первую ступеньку и смотрит на оставшиеся пятнадцать. Для нее это равносильно восхождению на Эверест.

Мы с Люси торопимся встать рядом, но тетя отмахивается от нашей помощи. Поппи расправляет плечи и кладет руку на бетонный парапет. На подъем у нее уходит целых шесть минут, но она совершает его с невероятным достоинством. Когда я тоже поднимаюсь и подхожу к ней, она держится за грудь.

– Браво! – Я целую ее в щеку.

– Рико мог увидеть. Я бы не хотела, чтобы он подумал, будто я не в состоянии преодолеть один лестничный пролет.

Я смотрю вниз на площадь, но, естественно, никакого Рико там нет и в помине.

Первый час исполнен надежды.

Я открываю дверь, и Поппи входит внутрь. Она быстро осматривает собор изнутри, на случай если Рико забыл, что они договорились встретиться снаружи.

Убедившись, что внутри пусто, тетя смеется:

– Сейчас еще только восемь утра. Он всегда любил поспать.

Колокола звонят девять раз. Солнце исчезло окончательно, на землю, как святая вода, опускается туман. Поппи стоит под козырьком у входа и, словно императрица свое королевство, царственно оглядывает площадь. Вот только наша королева высматривает одного человека, одного-единственного мужчину. Но его нигде нет.

Поппи не сдает позиции все утро. Только один раз ныряет в собор, чтобы «припудрить носик». Я снимаю свитер и кладу его на верхнюю ступеньку, чтобы Поппи могла отдохнуть. И почему я не догадалась взять какой-нибудь стул или хотя бы подушку? Тетя сначала протестует, но потом все-таки соглашается присесть. Это для нее тяжело, и нам с Люси приходится ей помогать. У меня даже мелькает мысль, что мы можем не довести ее обратно до гостиницы. Поппи не жалуется, но я-то вижу, как она морщится от боли, слышу хрипы у нее в груди. Тетя совсем плоха.

У нас за спиной открываются двери. Из собора выходит пастор – седой мужчина с длинным тонким носом. Увидев, как мы, словно три нахохлившихся голубя, сидим на верхней ступеньке, он останавливается.

– Святой отец, – обращается к нему Люси, – не могли бы вы нас сфотографировать?

– С превеликим удовольствием.

Я передаю священнику – он представляется нам как отец Бенедетто – свой смартфон, а Люси тем временем помогает Поппи подняться на ноги.

– Bei sorrisi! – говорит отец Бенедетто. – Улыбочку!

Он возвращает мне смартфон. Я проверяю, хорошо ли получилось, но в то же время замечаю, что Поппи подходит ближе к священнику. Она внимательно изучает его лицо и особенно нос. Потом прижимает руку к сердцу и говорит:

– Это вы! Вы венчали меня с мужем пятьдесят девять лет назад, здесь, в соборе Равелло. Мой муж был из Германии. Вы наверняка его запомнили.

Отец Бенедетто поджимает губы и качает головой:

– Нет, синьора, я служу в Равелло всего сорок лет.

– Но… – Тете изменяет голос.

Священник разворачивается и спускается по влажным ступеням собора.

– Ты, наверное, обозналась, – утешаю я тетю, поглаживая ее по спине.

Колокола звонят двенадцать раз. Начинается дождь, Я чувствую, что проголодалась, и предлагаю:

– Может, сделаем перерыв на ланч?

– У меня в желудке нет места для еды, там порхают бабочки. Я скоро увижу Рико.

– Брось. Давай прогуляемся, сколько можно сидеть на одном месте.

Но Поппи и слышать об этом не хочет.

– Вы идите, девочки. А я боюсь разминуться с Рико.

– Он тебя подождет, – заверяет ее Люси.

– Да, конечно, но зачем заставлять беднягу ждать? Он и так прождал достаточно долго.

1961 год,

Равелло, Амальфитанское побережье

Явидела все вокруг как в тумане и чувствовала на лбу мокрое кухонное полотенце. Где я? Я смутно помнила, как упала на лестнице.

Я попыталась сесть, но чья-то рука опустила меня обратно на подушку.

Откуда-то издалека донесся голос:

– Лежи спокойно.

У меня не было сил сопротивляться. Я закрыла глаза и снова впала в забытье. Потом сквозь сон услышала, что Роза просит меня открыть рот. Но так не хотелось просыпаться.

Вдруг что-то обожгло мне губы. Я вздрогнула и открыла глаза.

Роза сидела рядом со мной на краю дивана и держала в руке дымящуюся миску.

Она поднесла мне ко рту ложку и скомандовала:

– Ешь!

Жидкий соленый суп обжигал горло.

– Еще одну, – сказала сестра.

Я послушно ела, пока в миске не осталось ни капли супа.

Тогда Роза взяла чашку с водой и заставила меня пить. После второго глотка ко мне вернулся голос.

– Что ты здесь делаешь? – прохрипела я.

Сестра поставила чашку на стол.

– На прошлой неделе пришло письмо. – Она достала из кармана конверт. – Из Германии.

Я аж вскрикнула:

– Слава Богу! И ты из-за этого поехала в такую даль? Спасибо тебе, Роза.

Я потянулась за письмом, но сестра его не отдала.

– Лежи спокойно. Я сама прочитаю.

Моя любимая Поппи!

Молю Бога, чтобы это письмо застало тебя здоровой и невредимой. Может, ты читала и другие мои послания, а может, и нет. Я говорил тебе, что корреспонденцию в Восточной Германии частенько перехватывают, а бывает, что и конфискуют.

Я снова дома, хотя дома себя не чувствую, во всяком случае не так, как раньше. Мое сердце осталось в Равелло, в нашей крохотной квартирке над пекарней. Мой дом там, где ты.

Я надеялся, что к моему приезду отцу станет лучше. Надеялся, что смогу очень скоро распрощаться с родными и вернуться к тебе, любовь моя.

Увы, этого не случилось. Все оказалось очень плохо. Моя мама, которая всегда была хрупкой женщиной, постарела на двадцать лет. Она ни одного предложения до конца договорить не может, чтобы при этом не расплакаться, и так исхудала, что я боюсь, у нее от малейшего усилия сломаются косточки.

Мама наотрез отказывается выходить из дома, неотлучно дежурит возле отца.