Глеб Шульпяков - Красная планета

После службы Сухой переодевается и ставит чайник. Он слышит Тамару: “Там к тебе”. Заваривает, выходит. Узнает Лену не сразу, после полумрака глаза слепнут от солнца. Да и в платке она другой человек. Девушка встает навстречу и торопливо протягивает книги, как будто только за тем и приехала. “Подпиши, пожалуйста”. Сухой вертит в руках глянцевые томики, с хрустом раскрывает и пробегает несколько строк. “Ты не знал?” – спрашивает Лена. Сухой пожимает плечами. Девушка протягивает ручку. Сухой складывает книги и ручку на лавку. “Чай будешь? – спрашивает он и знаками показывает: “Идем”. “А потом поднимемся на колокольню”, – он кивает на фотоаппарат.

В закутке, где они пьют чай, Сухой расспрашивает про Зонтикова: как он, как здоровье. “Хорошо, – отвечает Лена и показывает на полку с церковными книгами. – Твои?” “Отца Константина”, – отвечает он. “Я видела тебя по телевизору”, – говорит девушка. Он разводит руками: “Никуда от него не спрячешься”. Потом Сухой водит ее по храму. “Это вот Федоровская, – рассказывает он. – Ее мой прадед от царя получил. А это Страшный суд”.

После колокольни они идут гулять на дамбу. “Здесь зимой купель, – Сухой показывает на залив, – а это моя лодка”. Девушка щелкает камерой. “То есть не моя, – поправляется он, – а Морковкина”. Девушка снова щелкает. “Какое счастье, – думает она, – что можно не говорить, а фотографировать”. Сухой рассказывает про затопленные деревни. “Места вообще интересные, – говорит он. – Я тебе потом поподробнее расскажу”. Когда он произносит это “потом”, Лена опускает камеру. Никакого “потом” не будет, ради этого она и приехала сюда, просто сама не знала. Она только немного завидует Сухому. Вот человек, который знает, кто он и что ему нужно. “А кто я?” Она идет на полшага позади Сухого. “Мне-то что нужно?”

“Наша радиовышка, – показывает Сухой, – там рядом есть хорошее место”. Он помогает Лене спуститься с дамбы. Входят в рощицу. За деревьями сверкает Волга. У воды трава и маленький пляж. Сухой снимает кеды, закатывает штанины и заходит в воду. “Тут купаются?” – кричит с берега Лена. Сухой показывает на вкопанный стол и скамейку:

“Да”. Он возвращается. “Если хочешь”, – говорит он и садится на траву поодаль. Когда девушка раздевается, когда Сухой видит тонкие и длинные ноги, как она переставляет их по неровному дну и как сверкает в ногах речная вода – он снова профессор Ашенбах. “И ты готов бросить всё? – спрашивает Сухой этого Ашенбаха. Отворачивается, ложится лицом в траву. “Пресвятая Пречистая Преблагословенная Дева Мария…” По лбу ползет муравей. Сухой открывает глаза и видит камень. Он встает и поднимает камень из травы. Взвешивает в руке. Отбрасывает. Находит побольше. Когда Лена оборачивается, он прячет камень за спину. Машет: “Дальше, дальше! Не бойся!” Лена плывет, смешно выставив подбородок. Сухой ставит камень на стол. Левую руку он кладет на скамейку, которая вкопана у стола. Передвигает камень на край. Опускает взгляд на руку. “Нет, невозможно”. Он смотрит на реку – Лена плывет обратно. Достает носовой платок и быстро, пока Ашенбах не опомнился, накидывает платок на кисть руки. Зажав зубами рубашку и отвернувшись, он сталкивает камень на руку.

Кострома, травмпункт. Очередь на рентген. “И как это тебя угораздило”, – вздыхает Лена. “Сам не знаю”. Сухому неприятно смотреть на распухшую руку. “Больно?” – Сухой пожимает плечами.

“Прости-прости”, – она берет за руку повыше локтя. “Я хочу рассказать тебе…” – начинает он, но не успевает: его приглашают в кабинет. “Перелом двух пальцев, – говорит доктор. – Со снимком на гипс”. Они тащатся по вспученному линолеуму на другой этаж. “Я хочу рассказать тебе”, – повторяет Сухой в новой очереди. “Представляю”, – отвечает девушка. “Нет, про другое”. Он всматривается в ее лицо. “Я видел его”. Лена поднимает глаза.

“Кого?” – “Прадеда”. – “Кого-кого?” – не понимает она. Сухой переводит взгляд на стену с плакатами. “Отца Сергия, – говорит он. – Моего прадеда”. Лена неуверенно кивает. “Это было на острове, – продолжает Сухой. – Две-три секунды. На берегу. Силуэт священника”. Сухой продолжает смотреть на плакаты. “Я подумал, – говорит он, – померещилось. Но он снова. Пристально так смотрит. Три-четыре секунды, потом исчез”. Сухой опускает взгляд на пол. “Не знаю, зачем я тебе рассказываю”, – говорит он. “Ты испугался?” – неожиданно спрашивает девушка. – “Что?” – “Когда увидел, что ты почувствовал?” Сухой медлит. “Как будто так и должно быть”, – отвечает он. Дверь в кабинет открывается, и его приглашают на гипс. Через двадцать минут, когда Сухой выходит, скамейка пуста, девушки нет.

Когда ночью Сухой, наконец, проваливается в сон, он видит себя за столом в трапезной, а в алтаре стоит большая кровать. Двое приступают к экзекуции над человеком, который лежит на этой кровати. Первый, в черном трико, рисует на животе жертвы красной помадой точку. Второй, одетый в камзол с белыми манжетами, смотрит в анатомический атлас. В руке у него скальпель. Он заносит его над животом и с усмешкой смотрит на Сухого. Сухой может остановить экзекуцию, но он молчит, он даже встать не может. Второй рассекает скальпелем кожу. Сухой не может оторвать взгляда от красной трещины, которая расползается по животу. Сухой видит пленку, которая покрывает пульсирующую плоть. “Почему он молчит, – беззвучно говорит Сухой. – Разве ему не больно?” Первый в трико открывает коробочку. Внутри – коротко нарезанные черные волосы. Эти волосы он высыпает на голый живот. Когда его напарник заталкивает волосы скальпелем под кожу, по телу жертвы пробегает конвульсия. В этот момент Сухой чувствует себя и палачом, и жертвой. Он отворачивается, а Лена и отец Константин даже не догадываются о том, что происходит. Когда Сухой снова смотрит в алтарь, на кровати лежит стянутый белыми бинтами куль. Размером с ребенка, он похож на крупную личинку. Сухой подходит, и, когда он наклоняется над этой личинкой, под бинтами снова пробегает судорога. “Почему я?” – слышит он голос. Этот голос звучит за кадром, но обращен к Сухому. “Почему я, отец?”

Стояла сухая зима, заканчивался 2015 год. Он уходил, а за ним уходил и тот отрезок тьмы, когда небо кажется особенно низким. Снега весь месяц не было, и голый асфальт сухо блестел в отсветах витрин. На улицах царила предпраздничная суета, и я шел по Кузнецкому, проталкиваясь сквозь веселую толпу.

У входа в Сандуны курили несколько голых, обернутых в простыни, человек. На мое “С легким паром!” они охотно закивали, выпуская изо рта густой дым. Я прошел между ними и открыл дверь. В предбаннике стоял тот особенный дух, который во втором классе пахнет вяленой рыбой, пивом и вениками. Малый в серой рубашке навыпуск, продолжая с кем-то разговаривать, взял мой билет. Я оглядел диваны, но свободных мест не было, как вдруг над перегородкой высунулась мокрая голова.