Михаил Любимов - Декамерон шпионов. Записки сладострастника

Вот и сейчас Эйфелева башня выпрыгивает прямо в мои объятия. «Мы обязательно должны сходить в Гранд-опера! — говорит Татьяна томным голосом и в нос и обволакивает меня своими зеленоватыми глазами. — Русская аристократия не вылезала из Гранд-опера, туда ходит весь парижский бомонд!»

Татьяна — это моя бесподобная жена, и она, как всегда, права, правда, Татьяна не знает, что я лечу в Париж не для развлечений в Гранд-опера, а для выполнения важного разведывательного задания: тайной встречи с ценнейшим агентом КГБ. Боже, если бы она только знала, как долго мы дискутировали на Лубянке, брать ее в Париж или не брать, выставляя все pros и cons! Если бы она представляла, что мой седовласый шеф с сияющим красным носом, словно у шекспировского Бардольфа («Когда спускаешься с Бардольфом в винный погреб, не надо брать с собою фонаря»), видел в ней страшную помеху для всей операции из-за присущего проклятому прекрасному полу безудержных любопытства и эгоизма. «Она затаскает тебя по магазинам!» — вопил он не без оснований. И все-таки уступил доводам помощника шефа — лукавого мудреца: поездка туристом с женой — это самая лучшая разведывательная легенда, нет лучше крыши, чем любимая супруга, и только глупейшая контрразведка узрит в таком супружеском вояже зловещий шпионский смысл.

Пусть турист разевает рот, пялясь на кафедралы и дворцы с «мушиного кораблика», бегущего по Сене, мне эти тривиальности до фени, и каждая прожилка на моих щеках дрожит, когда дует ветерок с острова Сен-Луи. Ведь там, на Анжуйской набережной около дома номер 17 у входа в отель de Lauzun, где когда-то жили величайший художник Домье и не менее великий, но сумрачный поэт Шарль Бодлер, там, у рокового входа, и должна состояться моя встреча с агентом. Кому придет в голову, что в этом районе, недалеко от музея Адама Мицкевича и резиденции маркиза де Ламбера крутится не дурак турист, а прожженный шпион? Встреча с агентом подобна тайному свиданию с чужой женой, когда образ разъярённого мужа постоянно маячит перед очами, он крадется с кинжалом или дубиной в руке, и ничем не отличается от злобного контрразведчика, засевшего в кустах с пистолетом и наручниками.

Расстояние от нашего отеля до центра достаточно велико, удобно для проверки, и я даже не сержусь, что Татьяна уже успела ухватить прелестные туфли в соседнем обувном магазине, ах, если бы КГБ еще и оплачивал покупки жен, выбранных в качестве «крыши»! Но пока мы неразрывны, мы связаны одной цепью. Моя задача — тайно от Татьяны втирать очки контрразведке (наверняка я на крючке), а для этого отпустить вожжи, немного расслабиться, ни о чем не думать и никуда не спешить, все остальное приложится само собой. Мы заходим в «Closerie de Lilac» (там буйствовали старик Хем и другие великие писаки), что на Сен-Мишель, прямо рядом с памятником наполеоновскому маршалу Нею, принцу Московии, там выпиваем по бокалу розового вина, посматривая со столика на маршала, получившего титул за то, что прикрывал своим арьергардом бегущую из Москвы армию. Ничего себе герой! Умеют же французы сделать из дерьма конфетку, нам бы поучиться! Обняв друг друга, вываливаемся на Сен-Мишель прямо к памятнику Оноре де Бальзаку, чуть зеленоватому то ли от времени, то ли от дурного характера, между прочим, оригинал лихо шпионствовал в России, а заодно и покорял сердца русских и польских красоток.

…Мэри Игрек, родом из обеспеченной еврейской семьи, отец состоял в Коминтерне, ненавидел Гитлера и с конца тридцатых годов стал активным агентом НКВД, который посоветовал ему в целях конспирации полностью отойти от коммунистического движения. Однако атмосфера в доме оставалась марксистской, дочка много читала и жаждала спасать человечество от пороков капитализма. Вполне естественно, что в двадцать лет она была привлечена к сотрудничеству советской разведкой, решившей внедрить ее в госдепартамент. Через пять лет после непрерывных попыток эта задача была решена.

Ценность Мэри была настолько велика, что в забитых агентами ФБР Соединенных Штатах встречаться с ней не рисковали. Связь осуществлялась через тайники, куда Мэри запрятывала пленку со снятыми секретными документами, денег она не брала, ибо служила Идее, освещавшей, словно факел, всю ее жизнь. Время от времени требовался и личный контакт, ибо трудно работать, не чувствуя настроения агента, не видя блеска в его глазах и сдерживаемой страсти совершить подвиг. Но даже и в этих случаях Мэри не вызывали на встречи в соседних с США странах, а использовали ее служебные командировки по линии Госдепа, ловко пристраивались к ее вояжам, чтобы и комар носа не подточил.

В Париж она выезжала на десять дней, встречу с нею вменялось провести с повышенными мерами предосторожности: перед контактом со мной у дома на Анжуйской набережной она проходила через две точки контрнаблюдения, расположенные в разных местах Парижа: площадь Вогезов и район Дома инвалидов. За этими точками мне вменялось наблюдать, нет ли за дамой вражеского «хвоста». В случае появления за нею подозрительных машин или мерзких людишек с поднятыми воротниками пальто, крадущихся, словно зловредные коты, мне следовало нанести красным мелом черту на фонарный столб рядом с Нотр-Дамом, недалеко от памятника Карлу Великому, мимо которого она должна была пройти.

Я незаметно взглянул на фотографию (не дай бог, засечет Татьяна и решит, что я даже в Париже я не могу без карточки любовницы): брюнетка малого роста в темном костюме и с американской газетой «Herald Tribune» под мышкой, этого вполне достаточно для идентификации. Пароль: «Простите, как мне пройти к Комеди Франсез?» — «Я не знаю Парижа, я живу в Филадельфии» (фигню эту придумал не я, а какой-то начинающий придурок).

Но это все завтра, а сейчас утро, вчерашнее вино еще приятно переливается в черепе, Татьяна необычно стремительно приводит себя в порядок, предвкушая все прелести французского завтрака, и подгоняет меня, покрикивая в ванную, где я тщательно выбриваю свои обвисшие щеки, грустно посматривая на биде. О биде! Сколько саг сложено о том, как русские путают его с толчком или просят гарсона на смеси французского с нижегородским принести в номер пирожное безе, а гарсон притаскивает биде! Так и входит в номер с огромным биде на вытянутых руках, нехорошо думая о русских. Почему нас не жалуют? Ну, напился, набил морду официанту, но это же не повод для ненависти! Ну, пописал на улице, приспичило, и что? Не накакал же на паперти в соборе!

Через час мы подлетаем туда, где глухо звякнул великий афоризм Генриха Четвертого «Париж стоит мессы», где короновали Наполеона и отпевали генерала де Голля: Нотр-Дам! На месте ли фонарный столб близ Карла? Не вырыли ли? Я кручусь вокруг Нотр-Дама, водя видеокамерой по его величественным сводам и порталам, по его контрфорсам и зловещим чудовищам на крыше, похожим на Квазимодо, я уже начинаю нервничать и бросать взгляды в сторону Сен-Луи. Надо заранее взглянуть на место предстоящей встречи: вдруг оно разрыто из-за каких-то ремонтных работ? Или затоплено? Вдруг улица перекрыта? Вдруг исчез дом, где творил Бодлер? Не сгорел ли сам Нотр-Дам?