Михаил Любимов - Декамерон шпионов. Записки сладострастника

Поэзия «зацепки» известна немногим, она — как пушкинский «магический кристалл» или верленовское «и рифма словно под хмельком», можно собрать о человеке эвересты сведений, добавив к ним еще океан о родственниках, друзьях и случайных знакомых, но нет «зацепки», и летит к черту вся разработка, словно поэма с дурной рифмой, и покрывается плесенью досье, пока его под удобным предлогом не отошлют в архив. «Зацепки» не было, существовал лишь милый японец, знавший Россию. В реестре в конце досье аккуратно выстроилась по алфавиту вереница всех связанных с ним людей, особы, приближенные к императору, и влиятельные политики были оформлены Булкиным на отдельных листах.

Между прочим, дело уже развернулось в два тома, и ничего не сдвинулось с места: все тот же Ясуо, традиционный самурай, вне политики, но не социалист и не коммунист, осуждавший злодеяния в Хиросиме и Нагасаки. Отнюдь не антиамериканец и не антимонархист. Знал наизусть Твардовского и Пастернака, даже ездил в Переделкино на его могилу. И что? Не повернешь ни так, ни эдак, не ухватишь ни с какого бока. Конечно, бывали случаи в истории, когда вербовали на мякине или ни на чем. В задушевной беседе («Слушай, старик, а не одолжишь ли ты мне на час-другой секретные документы?»). Или когда человек сам засовывал в руки секреты, просил взять ради чистой и бескорыстной дружбы. Но это исключение из правил, домик на песке, каприз, счастливый порыв бриза…

— Вы сами видите, что разработка не двигается, — жестко констатировал Журавлев. — Вы его изучили, но это было пассивное изучение, своего рода созерцание картины. Установили отличные отношения — честь вам и хвала! Но нам нужен агент, а не ваш приятель. Конечно, вас учили в так называемом андроповском институте, где собрались профессора кислых щей, тому, как втягивать в работу человека. Но это теория! Позволю себе напомнить: надо пробовать объект на вшивость, во-первых, возьмет ли он от вас деньги?

— Но он хорошо обеспечен, — вздохнул Булкин, тоже переживавший, что разработка буксует, — да и за что ему давать?

— Берут даже миллионеры, это зависит от натуры. Надо создать ситуацию, которая потребует денег. Во-вторых, дорогой Геннадий Викторович, у меня впечатление, что этот японец либо святой, либо больной. Вас не удивляет, что он обходится без женщин? И это при том, что японцы чрезвычайно похотливы. Значит, надо подставить ему прекрасный пол. Возможно, он не клюнет. Но и это не конец. Разве можно исключить, что он гомосексуалист? Это — в-третьих. Он к вам не приставал?

Булкин даже покраснел до корней волос, ему такое и в голову не могло прийти, о «голубых» он только читал, и никаких симпатий к ним не испытывал. Тут он вспомнил, что Ясуо во время беседы иногда дотрагивался до его колена, может, это был призывный жест? — и Булкин покраснел еще больше.

— Вы напрасно смущаетесь, — Журавлев правильно оценил замешательство подчиненного. — В нашем деле, извините, все средства хороши. Конечно, на партсобраниях этот лозунг осуждается, но ведь на то мы и чекисты, чтобы чистыми руками выполнять грязные задачи во имя светлых идеалов. Короче, ему нужна хорошая подстава. Вам тоже необходимо пораскинуть мозгами.

Пришлось погрузиться в чтение литературы: влияние грубости, эксцентризма и лицемерия на половую жизнь, страсть к лишению девственности, растление малолетних (кстати, и на этом, наверное, стоило бы проверить Ясуо), адюльтер как стиль жизни, истоки проституции, садизм, мазохизм и различные формы сексуального насилия, конечно же, гомосексуализм…

Виктория Корнеева давно снискала популярность в узких, главным образом ресторанных, кругах города Хабаровска как эстрадная певица новой формации, то есть не в стиле Зыкиной или Пугачевой, а ближе к модному тогда тяжелому року. Несмотря на свою красоту и профессию, к мужчинам, вину и прочим соблазнам Виктория относилась если не отрицательно, то с большим недоверием, главную страсть ее жизни составляли путешествия за границу. Именно эту слабость и использовало управление КГБ для привлечения певицы к сотрудничеству на патриотической основе.

Действовали тонко: с Корнеевой на консквартире встретился лично Журавлев, долго интересовался ее репертуаром и жизнью, посетовал на ее развод, кстати, по инициативе ее мужа — известного скрипача и прелюбодея, расспрашивал о творческих планах.

Виктория тем временем обливалась холодным потом от ужаса, ей казалось, что тайная встреча объясняется «левыми» концертами, которые она давала. Затем очень мягко и с улыбочкой Журавлев попросил о помощи, точнее о небольшом одолжении: поприсутствовать на ужине вместе с двумя милыми молодыми людьми. Что за люди? Один — университетский работник, другой — иностранец. В чем заключаются функции? Легкий смешок. Да ни в чем! Посидеть, развлечь, может быть, спеть что-нибудь камерное, какой-нибудь романс. Произвести впечатление — ведь японец охоч до русской культуры.

Слава Богу, ни слова о концертах. Конечно, какие могут быть вопросы? Посидеть и спеть? Это понятно. И все? Может, понадобится… вы же сами понимаете… это не так сложно… ради общего дела. Тут же Журавлев набрал номер телефона, и к кофе на консквартиру прибыл Геннадий Булкин, робко снял ботинки у входа, боясь затоптать ковры, и в носках (из правого одиноко торчал голый палец) представился местной звезде и договорился с ней о будущих тайных деловых свиданиях.

Но ветры времени меняют всех, в том числе и потомков Железного Феликса, ошпаренных неожиданными поворотами демократии и гласности. Все началось с прочтения некоторых записочек Ильича по поводу отстрела священников, совпавшего с увлечением Библией, купленной случайно на одном из центральных развалов. До этого Булкин верил в Бога стихийно и почти ничего не знал о Христе; иногда в художественных галереях он останавливался у картин мастеров и удивлялся, почему так рьяно они изображали неведомые ему воскрешение Лазаря или пиршество в Кане? О чем все это? Зачем? Чем они вдохновлялись? Полная чистая доска, tabula rasa.

И не случайно: родители Булкина, правоверные коммунисты, к религии относились с глубоким презрением и совершенно искренне повторяли великие слова об опиуме для народа. Естественно, своего сына они не крестили и воспитывали в духе воинствующего материализма, впрочем, это не мешало Геннадию в трудные минуты, перед экзаменами или во время болезни матери, обращаться мысленно к Богу с просьбой о помощи.

Освоив Библию и вдумываясь в себя, Геннадий вдруг понял, что всю жизнь неосознанно верит в Бога как в высшее существо, создавшее мир, человека и историю. Иногда, заходя в церковь и вслушиваясь в церковное пение, от которого душа наполнялась высоким чувством, он испытывал странный синдром неполноценности. В самом деле, все вокруг легко осеняли себя крестом, заказывали литургию по ушедшим, ставили свечи, он же, будучи нехристем, формально не имел никаких прав и больше походил на туриста, созерцавшего очередную достопримечательность, на отвратительного изгоя. Это раздражало, постепенно вызревала мысль о крещении, что и произошло довольно просто: зашел в церковь на окраине города, заплатил в кассе необходимый побор по прейскуранту, для порядка купил альбом с религиозными картинами Тинторетто. Подарил батюшке и вскоре оказался в небольшой светелке с образами, где в усеченном виде и был произведен обряд.