Михаил Любимов - Декамерон шпионов. Записки сладострастника

— Я сказал, что ты совершенно вне подозрений.

— Зря ты это сделал, Геннадий, — спокойно заметил Ясуо. — Я ведь действительно работаю на свою разведку. Иначе откуда бы мне знать, что ты — сотрудник КГБ?

Еще один сюрприз. Какие цели преследует Токугава? Возможно, это новый поворот в неведомой игре. Булкин отвел глаза на стену: с гравюры Харунобу смотрел актер в роли некоего воителя в сандалиях на деревянной подошве. Как это по-японски? Гета. Длинные брови прочерчены вверх, рот черточкой опущен вниз, синее кимоно в позолоте, обнаженный меч. Позади желтоватое с белыми линиями море, огромный диск восходящего солнца и неестественно крупные черные утки, рассекающие золотые лучи. Император на фото по соседству выглядел бесстрастно, как истинный отец нации, надпись была исполнена очень аккуратно, почти каллиграфически.

— Для меня твое признание несколько ново, — заметил Геннадий, не зная, как себя вести. — Что мы сегодня говорим о таких неприятных вещах? Может, нам лучше выпить саке?

Одиночество в далеком Хабаровске уже давно развило в японском разведчике русскую любовь к спиртному, он достал бутылку саке, и они выпили по полной рюмке, пристально глядя друг другу в глаза.

— Ты прав, Ясуо, я работаю в КГБ, — сказал Булкин и только потом подумал, что, наверное, этого не стоило делать. — Но мы друзья с тобою, и, наверное, это важнее, чем служба в наших организациях.

— Ты совершенно прав, Геннадий. Мы должны ценить нашу дружбу, редко кто так любит Японию, как ты, и совсем никто не любит Россию, как я, — сказал Ясуо и поднял рюмку. — Я сам — Россия!

— А я — Япония! — сказал Булкин. — За тебя и за великий японский народ!

Он был совершенно искренен, он действительно любил и Японию, и своего друга Ясуо Токугаву, и не было сомнений, что это навсегда.

— Я пью за Россию и за великий русский народ! — торжественно сказал Ясуо. — И за тебя, Геннадий, за моего лучшего друга!

Они выпили, обнялись и поцеловались. Никто не думал о государственном долге и о разведке, они были друзьями, любящими друг друга. Стало легко на душе после признания, словно рухнула каменная стена, и разговор полился легко и непринужденно. Оба сидели в кимоно на циновках, поджав ноги, оба уже напились, побратались и поклялись никогда не предавать друг друга. А мощные службы? Их не надо вводить в курс дела, их следует водить за нос, соблюдая интересы друг друга. Ясуо так и заснул на циновке, повалившись на бок. Булкин не сдавался, он бережно поднял своего друга, вытащил его из кимоно и уложил на постель. Ясуо раскинул ноги и из трусов вывалилась вся его мужская гордость. Так он и лежал, словно обнаженная одалиска, а Булкин молча смотрел на него, отхлебывал саке и думал, что сказать Журавлеву.

Снял клинок со стены и потрогал его — ого! — такая штука вмиг перережет горло! Осторожно дотронулся клинком до шеи и пощекотал ее. Операция рухнула. Что делать? Он повесил клинок на стену и слегка задел рукавом рамку с фотографией императора. Пришлось ее поправить — и вдруг его осенило. Выдернул из кармана своего пальто «Минолту» со вспышкой (захватил на всякий случай, вдруг японец сразу врезался бы в Викторию?), аккуратно, стараясь не шуметь, снял со стены фото императора. Поставил на ляжку спящего Ясуо, осторожно дотронулся до худосочного, вызывающего жалость фаллоса, деловито взял его двумя пальцами и водрузил прямо на грудь императору, стараясь не заслонить его бесстрастное лицо. Взглянул придирчивым оком, и не понравилось: пришлось оттянуть кожу и обнажить крайнюю плоть. Теперь уже все пахло откровенной порнографией, даже в хабаровских общественных толчках ничего подобного он не замечал, при этом дарственная надпись оставалась незаслоненной.

Булкин отодвинулся на метр и сделал несколько снимков с разных сторон, крупным и очень крупным планом. Почувствовал себя совершенно трезвым, выполнившим долг, рассудительным и даже способным поучать самого Журавлева. Быстро и четко восстановил статус-кво, повесив фото на место, прикрыл Ясуо одеялом и тихо прикрыл дверь. Ночь была по-прежнему морозной, но ему было жарко. Он бежал и молился на ходу, бессвязно, неосмысленно, мучительно молился…

Вербовочную операцию проводили в кабинете ресторана, куда Булкин пригласил своего японского друга, в нужный момент он отлучился, и тогда появился Журавлев с коллегой грозного вида, представился сотрудником милиции и положил перед Токугавой фотографии. Лишь взглянув на них, японец потерял сознание, пришлось срочно вызвать врача, привести его в чувства и отвезти домой.

Целую неделю Ясуо не выходил из дома и сказывался больным. Булкин пытался связаться с ним по телефону, однако, услышав голос своего друга, Ясуо клал трубку. Тогда в дело вошел сам Журавлев и в добродушных тонах объяснил Токугаве, что назревает невиданный скандал, и, если он будет упрямиться, позорные фотографии окажутся в Японии.

…Около полугода Ясуо честно трудился на КГБ, иногда выезжал в Токио, собирал нужную информацию. Петр Петрович Журавлев был доволен и повысил Булкина до должности старшего оперуполномоченного. Все шло хорошо, пока Ясуо Токугава не совершил харакири, взрезав живот самурайским клинком мастера Майошина.

Через неделю после его смерти Булкин выстрелил себе в висок из табельного «макарова».

Полковника Журавлева за промахи в работе с кадрами перевели в другое управление, и его хватил инфаркт, хотя и с благополучным исходом.

Жизнь продолжалась.

Проснулся я на рассвете с ясной головой и в умиротворенном настроении, словно кастрированный за соитие с Элоизой философ Абеляр. Гусь на корабль так и не явился, видимо, действительно что-то стряслось. Жаль, но придется бить тревогу. Привычно взял книжонку Дали, лежавшую на столике, она уже стала Библией. «Лирическая ягодица Ленина, к моему великому разочарованию, совершенно не шокировала моих сюрреалистических друзей… и тут же, не сходя с места, решаю сфотографировать волосяную историю марксизма. С этой целью вешаю себе на усы шесть белых бумажных кружочков, там портреты: Маркса с львиной гривой и бородой, Энгельса с теми же, но существенно более скудными волосяными атрибутами, Ленина, почти совершенно лысого, Сталина, чья густая поросль на лице ограничивалась усами, и, наконец, начисто бритого Маленкова».

Ну и книженция, с нею не соскучишься, интересно, читала ли ее сама Роза? И все же: случайной была наша встреча или нет? В своей работе по политическим прогнозам я иногда сталкивался с экстрасенсами, способными с точностью до девяноста процентов назвать своих знакомых, которых они встретят в тот же день, или через день, или через неделю. Кстати, особенно много экстрасенсов среди рыжих. Неужели Роза вычислила встречу со мной? Не наружку же выставляла, чтобы выявить мои обычные маршруты? Тьфу, опять полезли в голову разные идиотские фантазии! Прослушал последние известия, ничего нового, одна болтовня, обещания, заверения, законы и указы, которые никто не исполнял, тоска смертная…