Карина Сайнс Борго - В Каракасе наступит ночь [litres]

– Аделаида, иди сюда! Ста́ва никуда от тебя не убежит!

Моя учительница Веро́ника была чилийкой. Она приехала в Каракас с мужем и двумя детьми. Однажды, добиваясь, чтобы мы доели наши завтраки и выпили утренний сок, Веро́ника сказала, что они всей семьей бежали от диктатуры Пиночета.

– А кто это – Пиночет? – спросила я, размахивая бутербродом с майонезом.

– Президент.

Это объяснение показалось мне непонятным. Какое отношение президент может иметь к тому, что кто-то вдруг, ни с того ни с сего, собирает вещи, чтобы навсегда уехать в другую страну?

На вид Веро́ника была ровесницей моей матери. У нее была светлая, чувствительная кожа, похожая на тонкую бумагу, а волосы, напротив, очень темные, и она стригла их совсем коротко. В ее сердце жила неизбывная печаль, которая прорывалась на поверхность лишь в особых случаях – например, когда мы раскладывали по порядку зубные щетки для детей, которые приходили в садик только после обеда, Веро́ника вдруг начинала негромко петь старинные песни о женщинах, которые тонут в океане. Но почти всегда это случалось, когда кто-нибудь из родителей спрашивал, как «дела» в Чили.

– Вы сами знаете, – отвечала Веро́ника. – Было плохо, а будет еще хуже.

Чаще всего с ней заговаривала мама Алисии – девочки, которая как две капли воды похожа на Хейди из мультфильма. Алисия была очень молчалива, потому что остальные дети смеялись над ее выговором, который представлял собой нечто среднее между аргентинским и венесуэльским. Каждый раз, когда кто-то пытался дразнить Алисию, она просто хватала обидчика за руку и впивалась в нее зубами. После каждого такого случая Веро́ника вызывала в сад мать Алисии, чтобы поговорить с ней о поведении дочери.

Обычно они беседовали минут двадцать-тридцать, а потом выходили во двор для прогулок. Мама Алисии двигалась изящной походкой профессиональной танцовщицы, которую только подчеркивала ее удивительная, яркая, невиданная мною раньше одежда. Чаще всего на ней было черное трико и пышная тонкая юбка, которую она слегка приподнимала, демонстрируя сверкающие туфли. Ее черные волосы, собранные в тугой пучок, блестели на солнце, точно смазанные маслом.

Мать Алисии действительно была профессиональной балериной классического стиля, однако, как я узнала впоследствии, на жизнь она зарабатывала, танцуя в Балетной труппе Марджори Флорес, фольклорном ансамбле, исполнявшем номера из репертуара популярного в свое время «Сабадо Сенсасьональ» – эстрадного шоу, которое каждый воскресный вечер показывали по телевизору. Развлекательная программа включала всё: и талантливых детей, исполнявших песни и музыку, и эстрадных знаменитостей, которые гастролировали по всему миру. Заканчивалась программа в восемь, прямо перед ужином. И почти каждый раз мать Алисии появлялась в ней в танцевальных номерах. Она исполняла зажигательные соло, отбивала чечетку или танцевала хоропо [18] Хоропо – венесуэльский народный танец. , во время которого ее легкие цветастые юбки так и развевались, а то – демонстрировала зрителям классическое танго, которому научилась в Аргентине. Так, во всяком случае, говорила нам Алисия. Ее отец, аргентинский журналист и редактор, познакомился с ее матерью во время гастрольной поездки Балетной труппы Марджори Флорес по Южному конусу [19] Южный конус – общее название стран юга Южной Америки: Аргентины, Бразилии, Парагвая, Уругвая и Чили. . Вскоре они поженились и поселились в Буэнос-Айресе, сказала Алисия, но мне это было неинтересно. Я хотела говорить только о потрясающих юбках ее матери.

– Смотри, мама, смотри!.. Это она!

– Кто, Аделаида?

– Мама Алисии. Та самая, о которой я тебе рассказывала. Она танцует в «Балете Марджори Флорес»!

– Странное название для танцевального коллектива.

– Смотри, смотри скорее!..

– Подожди. Дай я надену очки…

Мы с мамой уселись перед телевизором и сидели как прикованные, пока она не появилась на экране – смуглая, с ослепительной белозубой улыбкой, очень похожая на настоящую венесуэлку и одетая в юбки, которые носят жительницы долины реки Арауки.

– Да, она очень красива, – подтвердила наконец мама. А потом в один прекрасный день купила билеты в городской театр, где должна была танцевать мама Алисии.

Спектакль мне очень понравился. К сожалению, моя мама так и не сумела разглядеть маму Алисии среди кордебалета белых лебедей, плавно скользивших в искусственном тумане, которым затянуло всю сцену. Она даже утверждала, что сегодня ее там не было. Мне же казалось, что я узнала маму Алисии – она была одной из четырех балерин, которые под звуки гобоя исполняли па-де-катр [20] Па-де-катр – музыкально-танцевальная форма в балете для четырех танцовщиков. .

В следующий понедельник моя мама преодолела свою всегдашнюю стеснительность и решила после занятий познакомиться с мамой Алисии. Мы подошли к ней вместе, держась за руки, и сказали, что ходили на «Лебединое озеро».

– Вы из Окумаре, а я – из Маракая, – сказала балерина.

– Они находятся недалеко друг от друга.

– Совсем рядом! К сожалению, я не бывала в Маракае после того, как вернулась из Аргентины.

– Из Аргентины?..

– Мой муж родом из Буэнос-Айреса. Мы долго жили там вместе, но в конце концов нам пришлось уехать.

Как раз в этот момент к нам подошла Веро́ника. Полуденное солнце ярко светило, и мы все – и Алисия со своей мамой, и я с моей – увидели, как вдруг вытянулось и побелело ее лицо.

– Вам ведь тоже пришлось уехать из Чили, правда? – мягко спросила мама Алисии.

– Да, пришлось, – тихо ответила Веро́ника.

Да, в детском саду мы все называли бассейн чилийским словом «ста́ва», а еще Веро́ника всегда говорила «там» вместо Чили или Сантьяго, словно подчеркивая, как далеко и как давно это было. «Там» означало прошлое. Время и место, которые Веро́ника и ее муж поклялись никогда больше не упоминать вслух. Вот только мне казалось, что от этого «там» отдает болью. Наверное, так болит отрезанная рука.

Я очнулась на площадке перед собственной дверью. Голова мучительно болела. Во рту я ощущала противный металлический привкус. Я прислушалась, но не услышала ни шагов, ни голосов. Можно было подумать, что два десятка семей, живших в доме вместе со мной, куда-то исчезли, испарились.

Моя сумочка валялась рядом со мной. Она была открыта. Кто-то украл то немногое, что в ней было, включая ключи и телефон. К счастью, документы по-прежнему лежали в кармашке портмоне, а вот деньги исчезли.

Как и следовало ожидать.

Из-за дверей квартиры вдруг раздался знакомый реггетон: « Tumba-la-casa, mami, pero que-tumba-la-casa, tumba-la-casa – ты должна разрушить этот дом, мама !» Я слышала его на кладбище, а теперь он доносился из-за дверей моей собственной квартиры, словно там шла вечеринка.