Карина Сайнс Борго - В Каракасе наступит ночь [litres]

Как раз в этот момент мама вошла в кухню. Она увидела яйцо, увидела выражение моего лица и сразу все поняла. Не говоря ни слова, мама достала из сумочки кокосовую конфету в коричневом бумажном пакете. С отвращением взглянув на нее, она швырнула ее в мусорное ведро.

– Я включила нагреватель. Когда вода согреется – прими душ. Я сама все уберу.

И она занялась ликвидацией последствий катастрофы, а я отправилась в душ и выбрала мыло с ароматом жасмина. Я намылилась с ног до головы и стояла неподвижно, пока потоки теплой воды смывали с моей кожи проведенные в автобусе часы и напрасные ожидания.

Игла, вонзавшаяся в мою плоть, казалась раскаленной, и из моих глаз текли слезы.

– Мне больно, Мария!.. Больно!.. Хватит, и так заживет.

– Даже не думай. Не кричи и не дергайся, Аделаида. И не мешай мне работать.

Прежде чем стать медицинской сестрой, Мария – соседка с шестого этажа – мечтала работать портнихой. Ее мать зарабатывала на жизнь тем, что шила платья или чинила старую одежду, которую приносили клиенты. Как утверждала Мария, вставляя хирургическую нить в ушко стерилизованной иглы, ее мать творила настоящие чудеса с помощью обычной иголки и ножниц.

– Я всегда хотела шить, как мама. Старые брюки она подрубала так же аккуратно и тщательно, как шила свадебные платья. Нет, ты только подумай! Правда, в те времена было так много магазинов, но…

– Мария, пожалуйста, хватит!.. Мне больно!

– Помнишь узкие маленькие переулки в Ла Пасторе? Помнишь или нет?

– Я помню, но мне действительно больно.

– В одном из них мама открыла мастерскую. Маленькое ателье, если точнее. И уже очень скоро у нее не было недостатка в клиентах. Особенно много было невест, которые приезжали на последнюю примерку буквально за день до бракосочетания…

– Пожалуйста, Мария!.. Достаточно!..

– Ничего не достаточно, дорогая. Лучше успокойся, замолчи и слушай. Так вот, если маме случалось что-то поправлять прямо на клиентке, она всегда повторяла этот стишок: «Стежок ложится за стежком…»

– Ай!..

– Не ори и слушай. Это очень интересная история. Ее стоит послушать. Так вот, мама говорила – есть такая примета: если зашиваешь что-то прямо на человеке, можно накликать беду. Он может заболеть и даже умереть. Это, конечно, предрассудок, какие в ходу только в деревнях, и все же… Так вот, когда мне случается наскоро зашивать дырку на брюках или пришивать пуговицу прямо на ком-нибудь, я всегда повторяю этот стишок:

А сейчас я именно этим и занимаюсь: зашиваю дырку, хоть и не на брюках, так что мамин стишок тут очень к месту. К тому же твою голову нельзя снять, чтобы зашить как следует.

– Мария, говорю тебе, мне очень больно!

– А ну-ка, сожми зубы покрепче, потому что сейчас будет действительно больно… – С этими словами Мария в последний раз вонзила кривую иглу мне в кожу. – Ну вот и все. Теперь ты и вправду как новенькая.

Я понимала, что если я хочу остаться в живых, мне необходимо оставаться в полном сознании. Мария настаивала, чтобы я провела какое-то время у нее, и обещала позвонить моим теткам. Она буквально заклинала меня никуда не выходить в таком состоянии и поила подслащенной водой, однако, несмотря на энное количество глюкозы, которая питала мой мозг, когда я встала, собираясь уходить, меня так качнуло, что пришлось схватиться за дверной косяк.

– Эй, ты куда? Куда ты собралась? Оставайся у меня.

– Я… Со мной все в порядке.

– Ничего с тобой не в порядке. Ну куда ты пойдешь в таком состоянии?

– В полицию.

– В какую полицию?! Ты с ума сошла! Даже не думай – ты себе только напортишь. Переночуй сегодня у меня, а завтра позвонишь теткам и уедешь к ним. И не пытайся бороться с этими людьми. Поезжай в Окумаре, еще куда-нибудь, и чем дальше – тем лучше. Завтра в твоей квартире появится еще больше этих… женщин, но если ты обратишься в полицию, они будут здесь уже через час, и тогда… Неужели ты не понимаешь, что они теперь – власть? Именно они, а не кто-то еще…

– Даже не знаю, как и когда я смогу тебя отблагодарить, Мария. Но я что-нибудь придумаю. Обязательно придумаю.

– Ты ничего мне не должна, и благодарить меня не за что. Но ты меня очень обяжешь, если никуда не пойдешь. По крайней мере – сегодня.

– Но я должна… должна что-нибудь сделать!

– Останься хотя бы на одну ночь. Завтра можешь отправляться куда тебе угодно, но сегодня – нет. У тебя глубокая рана на голове, возможно даже легкое сотрясение. Дождись хотя бы, пока боль ослабеет. У меня есть свободная комната, иди туда и ложись. Завтра можешь делать все, что захочешь, но… Я уже говорила это и скажу еще раз: этих людей никто не остановит. В конце концов виноватыми окажемся мы. Мы проиграли эту войну, Аделаида. Там, откуда пришли эти женщины, найдутся и другие – уголовники, бандиты, головорезы. Можешь мне поверить – худшее впереди. Скоро мы будем жить в таком кошмаре, какого не могли себе и представить.

– Худшее впереди?..

– Да, и конца этому не видно. Возможно, лучшие времена еще настанут, но, боюсь, мы с тобой до них не доживем. Оставайся.

– Я очень благодарна тебе за все, что ты сделала, но… Не отговаривай меня. Я должна идти.

– Только ради всего святого, не в полицию! Делай что хочешь, только не ходи в полицию и не пиши никакого заявления.

– До свидания, Мария.

Я спустилась на свой этаж и остановилась у дверей Авроры Перальты. Некоторое время я рассматривала полоску света под дверью, надеясь увидеть движущуюся тень или услышать шаги. Я стояла долго, но ничего не увидела и не услышала. Выкрашенная белой краской дверь выглядела целехонькой, замок – тоже. Дверь никто не взламывал, замок никто не вскрывал. Я опустила ладонь на дверную ручку… и произошло чудо. Оказывается, выламывать дверь не было необходимости – достаточно было просто ее слегка толкнуть. Юркнув в квартиру, я плотно закрыла за собой дверь и огляделась. В гостиной было открыто окно, и сквозь него врывался внутрь ветер, который пахнул свинцом и насилием. Я сделала шаг вперед и внимательнее оглядела комнату, которая была очень похожа на нашу. И увидела ее…

Аврора Перальта лежала на полу. Ее глаза были открыты, губы на бледном лице казались неестественно красными. Я не знала, что хуже: боль в голове, ужас, который я испытала при виде Авроры, или страх выдать себя паническим воплем.

– Аврора! Аврора! – просипела я. – Это я, Аделаида. Соседка!