Уильям Уортон - Пташка [litres]

В одну из суббот я выбираюсь к мистеру Линкольну – во-первых, проведать его самого и его семью, а во-вторых, за советом, что делать дальше. Я рассказываю ему про Альфонсо, а он трясет головой и говорит, что я, должно быть, знаю какое-то птичье слово. И рекомендует следить, чтобы Пташка не напрягалась и не потела. Иногда молодая канарейка, высиживающая яйца, начинает испытывать беспокойство и так нервничает, что начинает выделять слишком уж много тепла и тогда сильно потеет. На это тратится много сил, бедняжка только еще сильнее волнуется, и тогда она вполне может случайно повредить клювом скорлупу или вообще покинуть гнездо. Поэтому я должен прекратить давать им яичный корм, а также любую зелень, особенно одуванчики, и не подкармливать ничем вкусным. В общем, не нужно давать ничего такого до того дня, когда вылупятся птенцы. Тогда кровь у Альфонсо и Пташки не будет перенасыщена витаминами и всякой другой всячиной. Мистеру Линкольну следовало бы написать книгу о канарейках. Впрочем, он сам лучше любой книги.

На двенадцатый день Пташка сходит с гнезда и принимает ванну в поилке. Подобное не укладывается у меня в голове. Неужели в последний момент, когда осталось всего ничего, она решила бросить гнездо? Уже вечер, наутро мне в школу, но я вскакиваю на велосипед, что есть силы жму на педали и несусь во весь опор к мистеру Линкольну. Тот смеется и говорит, что моя Пташка – смышленая птичка. Оказывается, самочка иногда ведет себя именно так. То ли она считает дни, то ли чувствует, как в яйце начинают ворочаться птенцы, но ей известно, когда они должны вылупиться, и она отправляется купаться, а затем сразу же, не обсохнув, возвращается в гнездо. Скорлупа немного размокает, и тогда птенцам легче из нее выбраться.

Домой я возвращаюсь аж после семи и пропускаю ужин. Мать в ярости, отец молчит. Родители зорко следят, чтобы по будням я не шатался по улицам в темное время. Я говорю, что ездил к мистеру Линкольну за советом насчет канареек. Вот бы мне влетело, узнай они, что мистер Линкольн черный. У моих предков на этот счет свои представления.

Четырнадцатый день выпадает на субботу, так что я смогу быть начеку уже утром и весь день только и делать, что прислушиваться и приглядываться. Едва я успеваю проснуться, как еще из постели слышу тонюсенькое попискиванье первого вылупляющегося птенца: пи-ип, пи-ип. У меня уже приготовлены яичный корм и обычная зерновая смесь, чтобы сразу поставить их в клетку. Я осторожно спускаюсь с кровати и заглядываю в вольер. Альфонсо клюет яичный корм. Пташка сидит на яйцах. Еще мне виден пол их клетки и обломки скорлупы на нем. Примерно через час проклевывается еще один птенец. Я вижу, как Пташка вытаскивает из-под брюшка половинку скорлупы и бросает ее на пол. Не могу сказать, кормит она птенцов или нет. Нужно идти завтракать, а когда я возвращаюсь, оказывается, что перед самым моим приходом вылупился еще один – третий, а может быть, уже четвертый. Едва слышные «пипы» накладываются один на другой, так что трудно сказать.

Я наблюдаю весь день, но Пташка так и не начинает кормить птенцов. Боюсь, здесь что-то не так. Меж ду прочим, помимо того, что канарейки иногда съедают свои яйца, они порой отказываются сидеть на них или не хотят выкармливать птенцов. Иногда при вылуплении птенцов самочка пугается, отпрыгивает от гнезда и уже больше к нему не подходит. Вид гладеньких симпатичных яичек ей может нравиться, но копошащиеся под ней птенцы – это уж чересчур. И дело тут вовсе не в ее подлом характере или еще в чем-нибудь в этом роде: она попросту не знает или не помнит, что делать. У людей тоже бывает, что отцы или матери покидают свои гнезда именно по этой причине.

В три часа дня или где-то около этого Пташка покидает гнездо и летит поклевать зерен. Тогда к нему подлетает Альфонсо. Какое-то время он стоит, наблюдая за тем, что происходит в гнезде, затем наклоняется, и я больше не вижу его голову. Мне становится страшно: а вдруг он вздумает выкинуть птенцов из гнезда? Это иногда тоже случается. Потом я вижу, что он поднимает голову и спешит к кормушке, чтобы снова вернуться. Тут я догадываюсь, что он их кормит, и прихожу в такое волнение, что хочется бегать и прыгать. Он продолжает кормить их и когда возвращается Пташка. Я слышу, как птенцовые «пипы» становятся громче, когда его голова пропадает в гнезде. Чего только я не перепробовал, пытаясь подняться повыше и разглядеть птенцов. Я даже забираюсь на кровать и пытаюсь свеситься с нее головой вниз, но так долго не провисишь. Пташка, посмотрев на все это с минуту, залезает в гнездо и, закрыв собой птенцов, кладет конец представлению. Я снова начинаю беспокоиться. Сможет ли Альфонсо полностью взять на себя кормежку? Неужели Пташка не сумеет догадаться, что от нее требуется?

И только в воскресенье, к концу дня, я наконец вижу, как Пташка кормит своих малышей. Думаю, если бы не Альфонсо, она так и не начала бы этого. Он дважды сгонял ее с гнезда, чтобы покормить птенцов. Она обескуражена происходящим и не знает, что делать: только сидит, прижимаясь к птенцам, и греет их. Наверное, ждет, когда все устроится само собой. Кстати, птенец из последнего яйца вылупляется в тот же день. Если бы я не увидел на полу еще одну скорлупку, то ничего и не заметил бы. Птенцы рта не закрывают, причем пищат все одновременно, их «пипы» накладываются один на другой, однако гвалт стоит вовсе не монотонный, потому что «пипают» они с немного разными интервалами. Но отличить их я не могу.

На следующий день в школе я не в силах думать ни о чем другом. Ловлю себя на том, что сижу неподвижно, и затаив дыхание представляю себе, как вылупляются из яиц птенцы. И все время пробую вообразить, как они могут выглядеть. Темные они или светлые, похожи ли на Альфонсо, мальчики или девочки? Станет ли Пташка продолжать их кормить? Как поведет себя Альфонсо, когда они покинут гнездо? Не могу дождаться, когда кончатся уроки и можно будет пойти домой.

Вечером я решаюсь воспользоваться отсутствием Пташки, которая отлучается к кормушке, быстро захожу в вольер и успеваю к гнезду раньше, чем к нему подлетает Альфонсо. В нем все еще лежит одно целое яйцо. Значит, птенцов четверо. На дне гнезда копошится какая-то покрытая редким пухом живая масса. Затем Альфонсо лихо облетает меня и перед самым моим носом вскакивает на край гнезда. И почти в тот же миг, когда отцовские лапки касаются гнезда, четыре крохотные головки приподнимаются над комком почти обнаженной плоти и как бы колышутся над ним. Глазки еще закрыты, а между ними кажущиеся мягкими клювики, ищущие еду. Он кормит их так, словно не замечает моего пристального взгляда. У одного птенца кожа совсем темная – должно быть, станет таким же, как Альфонсо, когда вырастет. Двое других светлые, а еще один, похоже, пестренький. Я решаю подождать еще день, а тогда уж забрать яйцо. Все птенцы, кажется, одной величины, так что я не могу определить, кто из них вылупился позже, – они такого же размера, как оставшееся яйцо.