Уильям Уортон - Пташка [litres]

Я смотрю на сидящего передо мной на корточках Пташку, опустошенного, вялого и беззащитного, глядящего на меня пустыми глазами, и до меня доходит, что над ним самим каким-то образом надругались.

Альфонсо до сих пор был слишком занят, чтобы много петь, но теперь, когда Пташка снова сидит на яйцах, а птенцы кормятся сами, он принимается за это дело опять.

Сначала он поет, не напрягаясь, сидя на самом верхнем насесте. Я делаю домашнее задание, в комнате темно. Слушать его одно удовольствие. Он делает это без особого надрыва, но с чувством, словно хочет рассказать своим детям о мире за пределами клетки, словно пытается описать его.

На следующее утро он начинает петь как раз в тот момент, когда я просыпаюсь. Я лежу в кровати прямо над ним и стараюсь вслушаться получше в его песню, зная, что, стоит мне открыть ей свою душу, как станет ясно, о чем в ней говорится. И тогда я догадаюсь, что хотят сказать своим пением канарейки. Я лежу с закрытыми глазами и стараюсь представить себя на месте Альфонсо, пробую стать им, вообразить, что это пою я сам. И понимание ко мне приходит. Я чувствую это, но не могу выразить словами.

Маленький темный кенар и другой, желтенький, которого я сперва принял за самочку, начинают вторить Альфонсо, подпевать ему, издавая при этом какие-то чирикающие, булькающие звуки. Это хорошо, что они самцы. Послушав несколько дней, как поет Альфонсо, все они тоже начинают время от времени петь. Мне самому не верится, но факт есть факт: весь первый выводок состоит из одних самцов.

В школе я все время вспоминаю нотки, которые насвистывает Альфонсо, песни, которые он поет. Мне их не воспроизвести моими широким горлом и большим, вялым ртом, но зато я храню их в памяти. Это все равно как помнить музыку, которую ты когда-то слышал в исполнении оркестра. Вы не просто мысленно напеваете мелодию, а слышите звуки инструментов и то, как они сочетаются. Именно так живет у меня в голове музыка, которую мне подарил Альфонсо.

Я начинаю приучать птенцов не бояться меня. Для этого я почаще захожу в вольер с каким-нибудь особенно вкусным зерновым кормом или, например, листьями одуванчиков и кусочками яблока, то есть с тем, что они особенно любят. Я присаживаюсь, раскладываю все это на своем колене или носке ботинка и жду. Пташка, как обычно, подлетает, чтобы поприветствовать меня и полакомиться. Птенцы сперва робеют, но постепенно начинают спускаться ко мне и осторожно клевать то, что я принес. Спустя неделю темненький и пестрый начинают садиться ко мне на палец. Даже Альфонсо ест с моего ботинка и раз даже схватил что-то с колена. Это притом что у него очень подозрительный характер.

Пташке больше не нравится, если я беру ее в руки. Когда я тянусь к ней, она начинает нервничать и тут же прыгает в сторонку. Возможно, это как-то связано с периодом гнездования. Положение матери обязывает ее не рисковать даже в малом.

Кажется, отвратительный характер Альфонсо связан с его темной окраской. Темненький птенец начинает тоже наскакивать на своих собратьев, отталкивая их от еды. Пестренький оказывается единственным, кто дает ему хоть какой-то отпор. А желтые добродушно пододвигаются в сторону или терпеливо ждут своей очереди полакомиться.

Однажды темный совсем забывается и пробует столкнуть с насеста самого Альфонсо. Сперва тот улетает прочь. Темненький забияка его преследует. Когда Альфонсо осознает, что происходит, он разворачивается, и нахаленку достается сильный, быстрый клевок в голову. Бедняга падает камнем на пол и долго ходит кругами, все не может прийти в себя. Альфонсо больше не обращает на него внимания, продолжая заниматься своими делами, и на том дело заканчивается.

Новые птенцы вылупляются все в одно утро. Их четверо. Они темной окраски, ни одного желтого. Пташка и Альфонсо начинают их обихаживать. Похоже, они завели новый порядок, по которому прежнему выводку вход в гнездовую клетку воспрещен. Альфонсо зорко следит за тем, чтобы ему все следовали. И не приходится долго вдалбливать это правило в головы птенцам, чтобы те его усвоили.

Я отцепляю от стены клетки ситечко и вынимаю из него старое гнездо. Кроме того, я как следует чищу угол клетки – там, где накопилось особенно много птичьего помета. Новые птенцы растут быстро. Проходит всего ничего, а они уже начинают залезать на край гнезда. На сей раз я отказываюсь от попыток угадывать пол птенцов. В новом выводке двое совсем темных, как Альфонсо, и двое со светлыми грудками и темными крылышками. У одного из этой пары еще и головка темная. У другого есть пятнышко над левым глазом. Им уже три недели, когда приключается вот что.

Один из пестреньких, тот, что с темной головкой, уже вываливался из гнезда несколько раз. Я каждый вечер водворял его обратно в гнездо перед тем, как выключить свет. Однажды утром я захожу в вольер и обнаруживаю, что он умудрился выпасть ночью. Беру его в руки, а он уже окоченел: лапки торчат, как у мертвого, и он холодный как лед. Держу его в ладонях, надеясь, что птенец согреется и оживет, но он не шевелится. Я кладу его в теплую воду, придерживая головку над поверхностью, но ничего не помогает. Бедняжка замерз ночью, и он мертв. Я ужасно сочувствую Пташке и Альфонсо, но они продолжают кормить остальных птенцов как ни в чем не бывало и, похоже, не замечают, что одного недостает. Я даже не знаю, что, по моему мнению, они должны были бы делать. Птицы не умеют плакать. По-моему, единственными существами, которые умеют плакать, смеяться и врать, являются люди. И кажется, только у нас есть представление о смерти. Большинство животных старается ее избежать, но не думаю, чтобы им это слишком хорошо удавалось.

Есть одна связанная с птицами вещь, которую мне хотелось бы выяснить, а именно их плотность, то есть отношение веса к объему. Я надеюсь ее узнать с помощью этой мертвой птички. С живыми мне что-то не хочется проделывать подобные опыты.

Сначала я наполняю стакан водой до краев, ставлю его на блюдце, а затем кладу в него мертвую птичку. Погружаю ее полностью в воду. Часть воды переливается через край и оказывается в блюдце. Я наливаю эту воду в стеклянную банку, чтобы отнести в школу и там точно измерить, сколько ее. Заворачиваю птицу в тряпочку и вместе с банкой ставлю в коробку, в которой обычно ношу в школу бутерброды.

В кабинете физики я чувствую себя как дома, и там есть все, что мне нужно для опытов. Я взвешиваю птичку, а затем делю полученный результат на объем вытесненной воды. Просто поразительно, какие они легкие, эти птицы!

На следующий день я проделываю нечто подобное над самим собой. Наполняю ванну наполовину, отмечаю уровень воды, потом залезаю в нее, полностью погружаюсь и отмечаю, насколько вода поднялась. Определяю высоту подъема и размеры ванной. Это позволяет мне узнать свой собственный объем. Тщательно взвешиваюсь и делю вес на объем. Получается, что моя плотность чертовски больше, чем у птиц. И что с этим прикажете делать?