Уильям Уортон - Пташка [litres]

Вскоре то же самое происходит снова, и Пташка набирает еще два очка. Фогель опять уходит от захвата в самом конце периода. Счет: у Пташки – четыре, у Фогеля два очка. Толпа начинает смеяться, все болеют за Пташку. Пташка идет по кругу, выглядит как всегда полным придурком, борцовский костюм на нем буквально висит.

Второй период начинается с исходного положения, в партере, Фогель давит сверху всем своим весом. А Пташке хоть бы хны, знай себе улыбается чему-то своему. Ну, думаю, тут-то Пташку и положат на лопатки. Этот немчура Фогель силен как черт; он чуть не сходит с ума от злости, лицо его багровеет.

Рефери хлопает рукой по ковру и командует начинать. Фогель тянет Пташку за руку, чтобы повалить его на ковер, но тот – не знаю, как ему это удается: похоже, он делает кувырок вперед, но вот Пташка опять стоит, а Фогель один внизу на ковре. Господи, толпа просто взрывается. Фогель стоит на четвереньках, как старый медведь, а Пташка стоит себе, поглядывая на него сверху вниз.

Фогель бросается к Пташке через весь ковер. Он притворяется, будто хочет встать в исходную борцовскую позицию, а сам быстро наклоняется, пытаясь ухватить противника за ногу. Пташка поворачивается, ускользает, и дело кончается тем, что он оказывается сидящим на голове Фогеля. Это уж слишком. Я так возбужден, что даю коленом пенделя парню, стоящему впереди меня. А у того острый карандаш в заднем кармане. Острие вонзается мне в колено, обламывается и там застревает. У меня до сих пор осталась отметина, этакий сувенир на память о том дне, когда Пташка победил чемпиона округа весом в сто тридцать пять фунтов. Победил по очкам со счетом двенадцать – шесть и даже не вспотел. Фогель так обделался, что не мог прийти в себя до конца сезона. Ему не хватило двух очков, чтобы стать чемпионом штата: проиграл финал в Гаррисберге.

Все вещи, которые кажутся нам важными, становятся незначительными, едва задумаешься о том, что они в действительности значат; вся жизнь кажется ничем. Знание-умение уничтожается размышлением, даже не уничтожается, а как бы стерилизуется, перегоняется в знание-понимание. Раздумье – это переработка умения в понимание.

Наконец я так устаю от попыток поймать Пташку, что останавливаюсь и смотрю на него. Он мне улыбается. Все играет в свои игры. Он, конечно, хочет заполучить свой нож, но не сходит с ума от злости. Я для него всего лишь длинная рука судьбы. Вытаскиваю нож. Медленно открываю, чтобы напугать его. Делаю вид, что собираюсь его убить. А он стоит и глядит на меня. У меня возникает подозрение, что я не сумею разозлить его из-за ножа, даже если захочу. Брось я нож, и парень полетит, чтобы его поймать. Я начинаю замечать смешную сторону происходящего. Марио по-прежнему стоит рядом. Я бросаю нож на землю, к ногам Пташки. Пташка его поднимает. Он обтирает его, закрывает, потом идет к Марио и отдает нож ему. Говорит, если это действительно его нож, то пусть берет. Говорит, может быть, Зигенфус его нашел или украл, тогда он все равно принадлежит Марио. Я приказываю Марио не прикасаться к этому поганому ножу. Забираю его у Пташки сам, а потом отдаю обратно. Чувствую себя знаменитым генералом Ли, отдающим шпагу достойному противнику. Тогда-то Пташка и спрашивает меня, люблю ли я голубей, и приглашает к себе на двор – взглянуть на голубятню, которую строит. Марио отправляется домой, а мы с Пташкой становимся друзьями.

«…Птаха, ты знаешь, что смог бы стать чемпионом штата, если б захотел? Ты поборол бы всех этих креветок в категории сто двадцать пять одной левой. Побил бы все мыслимые рекорды».

По субботам мы любили сидеть на газгольдере и высматривать голубей. У Пташки был потрясный бинокль из магазина при ломбарде. Нет ничего лучше, чтобы разглядывать голубей. Мы готовы были таращиться в бинокль по очереди весь день напролет, жуя сэндвичи, которые покупали на Лонг-лейн.

Пташка рисует голубей. Пташка вечно рисует их или каких-нибудь других птиц – так, как другие мальчишки рисуют члены, мотоциклы или голых девчонок. Он со всеми подробностями изображает их перья и лапы, и они выходят похожими на чертежи – со стрелками, видами сверху и сбоку. Но если он вдруг решает нарисовать голубя так, чтобы тот был похож на голубя, у него и это получается. Помимо всего прочего Пташка еще и художник.

Однажды к нам начинают цепляться копы. Говорят, с биноклем мы подглядываем в чужие окна и на нас жалуются. Ну и придурки же тут живут. К счастью, у Пташки с собой много рисунков, и мы говорим, что просто выполняем школьное задание. Такое способен понять даже коп. Кому-то из них пришлось изрядно попотеть, объясняя одной живущей поблизости леди, что мы и впрямь, скорее всего, смотрим на голубей, а не подглядываем за ней в окно, пытаясь разглядеть, что у нее в трусиках.

К этим газгольдерным стаям прибилось несколько хороших голубей, на них-то мы и нацеливаемся. Пташке, скорее всего, достаточно их поманить, но нам куда больше по вкусу идея вскарабкаться на самый верх и поймать их руками. И сделать это надо ночью, когда голуби спят. Вообще-то там есть и забор, и ночной сторож, но мы все разведали и знаем, где можно перелезть.

Мне трудно это сделать. Мне придется убить всех птиц, ощипать их, выпотрошить, и это лишь ради одного укуса. Но я должен. Я голоден – я изголодался по настоящему знанию, должен попробовать его на зубок. Знание-умение словно наматывается на мои извилины. Мы всё готовы отдать ради знания-понимания.

Мы берем с собой нашу веревочную лестницу с крюком, забрасываем ее и лезем вверх по задней стороне газгольдера. Я лезу первым; у нас обоих припасены мешки из дерюги, чтобы засунуть туда птиц. Еще мы прихватили с собой карманные фонарики, чтобы разглядеть птиц и выбрать тех, которые нам нужны.

Наверх мы забираемся легко. Оттуда нам открывается потрясающий вид: вот высится здание театра, а вон убегают огни вдаль, по направлению к Филадельфии. Мы сидим и обещаем друг другу, что когда-нибудь снова залезем сюда, просто чтобы посмотреть на звезды. Но сделать это нам так и не довелось.

Жуткая штука эта ночная ловля птиц. Нам страшно. Приходится перегибаться через самый край, чтобы достать до тех укромных уголков газгольдера, где ночуют голуби. Верхняя часть резервуара скошена от центра к краю, через который нужно перегнуться по грудь. Не могу заставить себя это сделать. Как бы ты ни был силен, есть некоторые вещи, на которые ты просто неспособен.

А Пташке хоть бы хны. Он шарит руками где-то внизу, ловит голубей и передает мне. Если это какая-то шваль, я возвращаю птиц ему, а хороших сую в мешок. Так мы обходим по кругу всю верхнюю площадку, останавливаясь каждый раз, когда слышим голубей. Таким образом, за один обход мы заполучаем примерно десяток более или менее стоящих птиц.