Уильям Уортон - Пташка [litres]

Я решаю не ехать обратно на велосипеде, а идти пешком через рощу. Бормочу какие-то слова благодарности, но по-настоящему я больше всего хочу поскорей смыться и забрать с собой Перту.

Я выпускаю ее в вольер и весь остаток дня разглядываю в бинокль. Она в точности такая же, как в том моем сне. В первый раз то, что началось во сне, продолжается в настоящей жизни.

Когда я смотрю, как обстоят дела в гнездовых клетках, или убираю помет с пола, то все равно чувствую себя птицей, одной из моих канареек. Так что теперь, просыпаясь, я не чувствую себя одиноким, ведь у меня есть девушка-канарейка. Она всегда со мной, и во сне, и наяву. Надеюсь, что этой ночью мы будем вместе и в моем первом, настоящем сне. Это волнует меня даже гораздо больше, чем возможность летать.

Ночью в моем сне я уже не засыпаю. Я нахожусь на верхнем насесте и вижу, как она клюет семечки на полу клетки – в точности как она это делала в первый раз, когда мне приснилась. Теперь я знаю достаточно, чтобы сознавать, что сплю, и понимать, отчего она мне снится, но даже сами эти мысли удивительно похожи на сновидения. Она же в этом моем сне реальна как никогда.

Я гляжу на нее долго. Масленка наполнена водой, и Перта купается – совершенно так же, как делала это тогда, в моем сне. А ведь я забыл поставить масленку в вольер перед тем, как пойти спать; так я еще раз убеждаюсь, что сон живет своей собственной жизнью. Тот я, которому снятся сны, гораздо лучше знает, что мне нужно, чем это знаю я сам.

Я снова наблюдаю за ее купанием. Она все еще не видит меня, сидящего на верхнем насесте. Я начинаю ей петь. Я пою:

Закончив петь, я лечу вниз, к ней. Теперь она меня не только слышит, но и видит. Стена, разделявшая нас, исчезла.

– Привет. Не знала, что в клетке есть еще одна птичка. Я думала, что одна тут. Ты здесь давно?

Не хочется ей врать, но не нужно, чтобы она воспринимала меня только как птицу. Поэтому я отвечаю:

– Да, я все время был здесь.

– Мне понравилась твоя песня. Ты очень хорошо поешь. У тебя уже есть пара?

– Нет, я один.

– Ты не шутил там, в своей песне? Ты пел всерьез? Или это была только песня?

– Совсем не шутил и пел то, что думаю.

– У меня теперь нет партнера. Видишь ли, у меня дети не получаются. Яйца я откладывала много раз, а детей нет. Я бы хотела стать твоей, но ты должен об этом знать.

– Я бы тоже хотел быть с тобой.

– Но ты меня понял?

Я просто не могу ничего ответить. Мне еще не доводилось беседовать ни с кем, кто говорил бы и думал до такой степени откровенно. Ее мысли, ее манера общаться чисты и незатейливы, как прозрачная вода в хрустальной масленке. Между нами возникает какое-то естественное взаимное притяжение, такого чувства я никогда прежде не испытывал. Мне кажется, что мы постепенно становимся одним целым. И я начинаю петь:

– Как мило, это даже сильнее, чем твоя первая песня. И вообще, в твоих песнях есть такое, о чем я слышу впервые. Такое ощущение, что ты больше чем просто птица и что ты побывал за пределами клетки.

– Спасибо. Но если ты птица, то что может быть больше этого? Это поистине беспредельно. Давай полетаем вместе.

Той ночью мы летаем по всей клетке. Я показываю ей трюки, которым меня научил Альфонсо, а она показывает мне, как быстро разворачиваться и приземляться с изящным медленным зависанием. Она здорово чувствует воздух, он для нее служит надежной опорой, с которой не соскользнешь просто так. Это все равно как ступать по воде. Причем без того, чтобы бестолково барахтаться в воздухе и бить по нему крыльями.

Следующей ночью сон продолжается, в нем еще далеко до вечера – собственно, едва миновал полдень. Еще никогда в моих снах мне не снилось такое раннее время. В клетке приготовлена свежая вода для купания. На этот раз я о ней не забыл.

Я вижу Перту. Она меня ждала и приветствует меня, подлетая ко мне поближе еще до того, как я сам успеваю к ней подлететь. Она смотрит мне прямо в глаза, как этого никогда не делают птицы. Но стоит мне вспомнить об этом, как она поворачивает головку и смотрит на меня уже по-птичьи. Разглядывая друг друга, мы вовсю крутим головами. То я на нее смотрю левым глазом, и она на меня тоже левым, то я правым, и она правым, то я левым, а она правым, то она правым, а я левым. Не припомню, чтобы птицы так себя вели. Затем она летит к нижнему насесту и садится на него.

– Давай сюда, Птаха, искупаемся вместе.

А ведь я не говорил ей, как меня зовут.

Я лечу следом за ней, недоумевая, откуда она знает мое имя. В моем сне образуется какая-то брешь. Чего-то я не понимаю. Та ли со мной сейчас Перта, которая на самом деле находится в вольере, или совсем другая? Знает ли она мое имя потому, что его знаю я? Неужели я все-таки ее полностью выдумал? Вместе с ней лечу к воде. Она сидит на краю масленки и ждет. Я присаживаюсь рядом. Она погружает свой клювик в воду и плещет ее на меня. Мне до сих пор никогда не доводилось купаться в облике птицы, и я не очень хорошо знаю, как это делается. Погружаю клюв в масленку и тоже плещу на Перту. Выходит довольно неуклюже. Перта смотрит на меня пристальным взглядом. Затем опять плещет на меня воду. Я плещу на нее. На этот раз получается лучше. Я ужасно боюсь, что Перта догадается, что я не птица, а парень, и начнет бояться меня. Так между нами встают вина и страх. Перта чувствует это. Она смотрит на меня, потом опускается в воду. Солнечный луч опять преломляется в хрустале и разлетается цветными брызгами. Когда Перта осыпает меня каплями-бисеринками, я словно купаюсь в их радужном свете. Потом я и сам оказываюсь в хрустальной масленке – трепеща, исчезая и растворяясь в этом свете, в воде, в Перте. Меня словно несет на своих волнах неведомая музыка. Похоже, она рождается в нас самих, и мы под нее танцуем. Я повторяю каждое движение Перты. Мне даже не нужно петь. Я вдруг понимаю, что она танцует каждый раз, когда слышит пение кенара, – наверное, это делают все канарейки. Это еще кое-что из того, о чем нельзя узнать, не будучи птицей: канарейки танцуют.

Промокнув насквозь, мы заканчиваем купание и вместе облетаем всю клетку. Мы стали тяжелыми от впитавшейся в перья влаги. Летя по воздуху, мы ощущаем то же, что, должно быть, чувствует какой-нибудь мальчишка, плывя против течения. Мы продвигаемся очень медленно. Преодолеваем неподатливое пространство, боремся за каждый дюйм воздуха. Капли воды срываются с наших крыльев, и мы словно кропим ими друг друга. Я по-прежнему следую за Пертой, не сводя с нее глаз и повторяя все ее движения. Похоже на продолжение танца, только теперь его элементы стали медленнее, но это все-таки танец. Перта видит, что я наблюдаю за ней. В ее глазах я вижу немой вопрос. Наверно, птицы никогда не смотрят друг на дружку так, как я смотрю на нее. А я гляжу на Перту, во-первых, потому, что это доставляет мне удовольствие, а во-вторых, мне хочется узнать, что надо делать птице после купания.