Дарья Димке - Зимняя и летняя форма надежды

На следующий день я снова пришла в библиотеку. Подойдя к столу, я положила книгу перед женщиной, поздоровалась и сказала:

— Спасибо. Я ее прочитала. А теперь можно мне получить «Тимура»?

Женщина недоуменно посмотрела сначала на меня, потом на книжку.

— Как ты смеешь мне врать? — вопросила она. — Ты хочешь сказать, что прочитала ее за один день?

Я не поняла, в чем причина возмущения, — в этой книге было десять страниц с картинками, ее чтение отняло у меня не больше десяти минут. Именно это я и попыталась объяснить.

— Тогда перескажи ее содержание, — велела она.

— Ну, там про жука Бобоську и его друзей. Они живут в лесу и...

Тут я задумалась. Я решительно не помнила, что они там делали, потому что это просто невозможно было запомнить.

— Вот, — удовлетворенно констатировала женщина, — я же говорила. Никогда не нужно обманывать взрослых. Иди домой и постарайся прочитать ее к концу недели.

Я была в ярости. В такой, что сразу поняла: у меня есть только один выход. И как бы ужасен он ни был, придется к нему прибегнуть, иначе мне не получить «Тимура». Я должна была выучить эту мерзость наизусть, поскольку только так можно было запомнить подобную нелепицу. Засунув ненавистного Бобоську в портфель, я двинулась к остановке. На этот раз мне не повезло — первый автобус пришел только через час, и мне не удалось в него сесть. Второй появился ровно в тот момент, когда я перестала чувствовать пальцы ног. На входе мне оторвали одну пуговицу от пальто, на выходе вторую. Хорошо еще, что я успела их поймать. Придя домой всего на пять минут раньше бабушки, я сообщила Мелкому, что произошло.

— Тебе придется пришить мне пуговицы, иначе я не успею, — сказала я.

Теоретически я сама могла пришить пуговицы. Правда, это, с учетом моих проблем с мелкой моторикой, заняло бы у меня пару часов. Мелкий лучше справлялся с подобной работой, к тому же сегодня был исключительный случай.

— Хорошо, — ответил Мелкий и пошел за нитками.

Уроками я решила пренебречь. В жизни были вещи поважнее математики.

Стихи я учила вслух. Первым не выдержал Мелкий — вместе с пальто и котом он переместился в другую комнату. Через десять минут из-под стола вылезла Найда и решительно устремилась к двери. Я осталась с Бобоськой и его бандой наедине...

Войдя в библиотеку на следующий день, я не стала медлить, тем более выражение лица женщины, увидевшей меня вновь, не предвещало ничего хорошего. Поэтому подойдя к столу и положив перед ней книгу, я глубоко вдохнула, закрыла глаза и погрузилась в отвратительный мир Бобоськи и прочих тараканов. Я знала, что если ей удастся меня перебить, то придется начать сначала, поэтому читала очень быстро. Закончив, я открыла глаза. Женщина смотрела на меня с удивленным недоумением.

— Все, — выдохнула я. — Теперь дадите мне «Тимура»?

Нахмурившись, она вышла из-за стола и принесла книгу.

— Спасибо, — пробормотала я, — когда я должна ее вернуть?

— Через две недели, — сухо ответила она.

Дверь открыла бабушка, которая, вообще-то, должна была прийти с работы только через два часа.

— А, Маруся, — довольно мрачно сказала она, — ну и где ты была? И как, кстати, тебе удалось оторвать сразу две пуговицы?

— Откуда ты знаешь про пуговицы? — вздохнула я.

Бабушка указала на них глазами, и я первый раз внимательно на них посмотрела. Мелкий, который, видимо, решил сделать мне приятное, пришил пуговицы красными, а не черными нитками. Красный был моим любимым цветом.

— В библиотеке, — ответила я.

— Понятно, — сказала бабушка. — А можно поподробнее?

Платье было белым, на нем был вышит лебедь, а пояс завязывался на спине бантом. Это было не просто платье, это было китайское платье — мечта всех девочек с пяти до десяти, а также их мам и бабушек. За платьем нужно было охотиться, его нужно было доставать, купить его было невозможно. Такое платье надевали только на праздники, и оно всегда было «на вырост» — подол подгибали в несколько раз, и каждый год очередную складку распускали. Это было не просто платье принцессы, это было платье Золушки. Наступал день, когда распускать было уже нечего, часы били двенадцать, платье становилось слишком коротко. Я стала Золушкой, когда мне исполнилось семь. И это была катастрофа. Окончательная и бесповоротная.

Вечером ко мне должны были прийти гости. В том числе мальчик, с которым я недавно познакомилась в шахматном кружке и который мне страшно нравился. Он плохо играл в шахматы, зато практически наизусть знал «Таинственный остров», умел делать химические опыты и подарил мне книжку Даррелла. Целый месяц я предвкушала, как открою ему дверь в этом платье. Но сегодня платья не стало.

В сущности, это было мое единственное платье. Весь прочий малочисленный гардероб у нас с Мелким был общим, то есть состоял из брюк, рубашек и свитеров, причем все вещи были исключительно серые, синие и зеленые. Это были цвета, по поводу которых нам с Мелким удалось достигнуть консенсуса. Я любила красный, но Мелкий считал его девчачьим цветом. Он любил желтый, который никогда не нравился мне. Конечно, у меня была еще школьная форма, к которой я испытывала самые нежные чувства. Во-первых, она была только моя, во-вторых, мне нравился черный. Но не могла же я, в самом деле, надеть школьную форму. Поэтому, когда бабушка зашла в нашу комнату, она застала меня, рыдающую над платьем, и Мелкого, который, не в силах меня утешить, нервно теребил кота. Увидев бабушку, он выпустил несчастное животное и быстро сообщил: «Ей нравится Витька, а платье маленькое». Я была так расстроена, что слабая мысль дать ему подзатыльник, пришедшая мне в голову, не получила никакого практического воплощения. Бабушка не стала говорить глупостей о том, что главное в человеке — это богатый внутренний мир, и поэтому совершенно все равно, во что человек в день своего рождения, когда к нему придет мальчик, который ему очень нравится, будет одет. Она вздохнула, погладила меня по голове и сказала: «Перестань, я проколю тебе уши». От неожиданности я мгновенно перестала плакать, а Мелкий наступил на кота.

Я мечтала проколоть уши уже год, но родственники были непреклонны. Дедушка и бабушка считали, что я для этого слишком мала. Что касается тетушки, то она была не только химиком-ядерщиком, но и матерью-одиночкой и воспринимала всех моих друзей мужского пола с настороженностью. Когда она видела радом со мной мальчика, на лбу у нее мгновенно появлялась морщинка. Видимо, перед ее внутренним взором представала следующая картина: этот же мальчик, только на десять лет старше, хлопает дверью, оставляя меня с клинической депрессией и орущим младенцем на руках. Она считала, что для семи лет я слишком легкомысленна и слишком много общаюсь с представителями противоположного пола. Сережки, по ее твердому убеждению, могли только усугубить ситуацию.